Я открыл глаза. За нами пришли, приказали встать и следовать. Помог Коле подняться — парня шатало, как пьяного. Вышли из камеры и медленно направились по коридору. Ноги затекли, каждый шаг давался с трудом.

Долбаный источник до сих пор в раздутом состоянии. Дискомфорт не проходил, а, наоборот, становился сильнее. Словно внутри спрятали бомбу с часовым механизмом, и теперь она тикала, готовая взорваться в любой момент.

Нас развели по разным помещениям. Меня затолкнули в камеру, где уже ждал Журавлёв. Рядом с ним сидел человек в потрёпанной одежде. Смуглая кожа, раскосые глаза, характерные скулы. Судя по всему, крымский татарин — связанный, с кляпом во рту. Лицо в синяках и ссадинах, глаза горели ненавистью.

— Твоя задача — выведать у него всё, что он знает, — сказал Журавлёв, кивая на пленника. — Это боевая задача. Через час начнётся наступление. Мы уже узнали всё, что смогли. Теперь покажи, сможешь ли ты ломать людей.

— Какие средства я могу использовать? — уточнил, разглядывая татарина. Тот смотрел исподлобья, как загнанный в угол зверь.

— Всё, что сможешь, — хмыкнул Журавлёв с таким видом, будто у меня ничего не получится.

Лейтенант вышел, оставив наедине с допрашиваемым. Я сел на стул напротив и зевнул. Пленник выглядел измождённым: лицо осунулось, скулы заострились, под глазами — тёмные круги от недосыпа. Одежда порвана и испачкана, руки в ссадинах от верёвок.

Вытащил из его рта кляп. Татарин тут же сплюнул и прохрипел:

— Русский мраз!

— Русская мразь, — поправил его. — Ты, если хочешь оскорблять, делай это хорошо.

— Сдохнете тут все, — оскалился он, демонстрируя разбитые губы.

Я оглядел помещение. На столе — бумага и карандаш. Мог бы показать многое из того, чему меня научили ещё в прошлой жизни: пытки, психологические приёмы, способы сломать волю человека… Но зачем усложнять? Хмыкнул.

Залез в пространственный карман и достал иглу иглокрота. Чёрная, тонкая, она засветилась зеленоватым сиянием в моих пальцах. Потратил десять минут, настраивая её так, чтобы действовал только один тип яда — тот, который расслабляет язык, но не парализует тело.

Махнул рукой, и игла воткнулась в шею татарину. Мужик дёрнулся, пытаясь уклониться, но было уже поздно. Хрипло вскрикнул, глаза расширились от страха. Он задёргался в путах, а вскоре затих.

Пять минут спустя взгляд его остекленел. Татарин замер, будто в трансе, и начал говорить. Монотонно, ровно, без эмоций, как автомат.

Я взял бумагу и карандаш, стал записывать его слова. Детство в горном ауле. Первая охота. Женитьба на соседской девушке. Рождение сына. Призыв в армию хана. Задания, которые получал. Расположение частей. Имена командиров. Планы наступления…

Задавал уточняющие вопросы. Он отвечал без колебаний, без страха. Просто говорил правду — всю, какую знал. Первый лист закончился, и я перешёл ко второму, третьему, десятому.

Поднял взгляд. Татарин больше не дышал. Глаза застыли, уставившись в одну точку. Судя по всему, побочный эффект: яд иглокрота оказался слишком сильным для истощённого допросами человека.

Я пожал плечами. Постучал в дверь, и мне открыли. Журавлёв уставился с ехидной улыбкой, но, когда увидел неподвижное тело пленника, его лицо исказилось от ярости.

— Магинский! Идиот! Придурок! — закричал лейтенант, бросаясь к татарину. Он проверил пульс на шее и поморщился.— Да я тебя на лоскуты, собака! — рявкнул мужик, хватая меня за грудки. — Знаешь, сколько мы сил потратили, чтобы его выкрасть, пёс смердящий?

— Лейтенант, — хмыкнул я, глядя ему прямо в глаза. — Вот тут, — протянул исписанные листы, — история его жизни с момента, когда он себя помнит. Вот тут — всё, что касается службы, знаний о военных, планах, расположениях и остальном. А последний лист — это то, что вас ждёт. Он смертник, которого должны были поймать, рассказать, заманить в ловушку и пустить наших в расход.

Журавлёв уставился на бумаги, схватил их и быстро пробежал глазами. Лицо мужика менялось с каждой строчкой — от ярости к удивлению, от удивления к тревоге.

— В камеру его, — наконец бросил он, указывая на меня. — И под охрану!

Отвели в подвал. Я уселся у стены, прикрыв глаза. Тело ныло от многодневных истязаний, но разум оставался ясным. Сквозь усталость пробивалось удовлетворение. Я дал им то, что они хотели, теперь очередь за ними.

Дверь открылась. Втолкнули Колю. Паренёк был бледен, губы его дрожали. Он медленно сполз по стене, обхватив колени руками.

— Я не справился, Павел Александрович, — пробормотал Костёв, качая головой.

Поднял на него взгляд.

— Они мне девку моего возраста подсунули и говорят: «Давай, ломай эту суку», — продолжил Коля. — А я… — он замялся, не находя слов.

— А ты? — улыбнулся, уже предвидя ответ.

— Она же баба! — выпалил парень с отчаянием. — Ладно бы я её в бою поймал, тогда бы встряхнул хорошо, и всё бы мне выдала. А так девица связанная, избитая… Не могу!

Я кивнул, не осуждая. Понимал его чувства. В прошлой жизни тоже когда-то был таким — наивным, верящим в благородство даже на войне. Но это прошло, причём быстро и жестоко.