«Может, и сжечь сразу? Всё какое-то занятие».

Я достала спички и подожгла бумажную горку. Пламя занялось неохотно — всё-таки приглашения писались на плотных листах. Зато какое-то время я занимала себя тем, что шуровала кочергой в камине, помогая огню превратить бумагу в пепел и размышляя, откуда Эйнсли мог взять такого врача. Несомненно, образованного, несомненно, практика, но выглядевшего так, словно ему привычнее отнимать жизни, а не исцелять.

Но вот костерок прогорел, и мне вновь нужно придумывать, чем бы отвлечься. Вернув кочергу на место, я сделала пару кругов по кабинету и решила: всё, хватит. Пойду вниз, Этельберту давно пора закончить. В конце концов, он же не пулю вынимал, а просто чистил рану.

С этой мыслью я устремилась к двери и, распахнув её, обнаружила на пороге готовившуюся постучать Лили.

— Госпожа, господин Этельберт передал, что на сегодня закончил, — добросовестно сообщила горничная, и я с благодарным «Спасибо, Лили» заторопилась на половину прислуги.

Теперь у меня для этого был официальный повод.

— Господину Райли чрезвычайно повезло. — Этельберт говорил и складывал в саквояж бинты, корпию, какие-то флакончики, кожаный футляр (видимо, с хирургическими инструментами). — Пуля не повредила крупные кровеносные сосуды, не разбила кость, не застряла в теле. Просто идеальный для лечения случай. Однако… — Он покосился на пластом лежавшего раненого, и тот с явным трудом разлепил глаза. — Избежать лихорадки, конечно же, не удастся. Поэтому ночью с ним обязательно должен быть кто-нибудь.

Я кивнула: ничего неожиданного в последней рекомендации для меня не было.

— Пищу больному давать самую лёгкую. — Врач закрыл саквояж и посмотрел на меня. — Сегодня — только если почувствует голод. Обязательно поить тёплым питьём. Разумеется, соблюдать полный покой. Что касается перевязок… Скажите, кто делал последнюю?

И снова надо было подумать, но я опять ляпнула правду:

— Я.

Этельберт хмыкнул.

— Почему-то не сомневался в этом. Так вот, для перевязок я буду ежедневно приезжать в Колдшир, примерно в это же время. Однако в случае любых проблем можете делать это сами. У вас неплохо получается

— Благодарю, — искренне ответила я. — И особенно за ваши труды. Скажите, сколько Колдшир должен…

— Нисколько, леди Каннингем, — остановил меня Этельберт. — Все расходы лорд Эйнсли взял на себя.

Надо же! И чем же Райли был обязан?.. Или это я была обязана? Но сейчас выяснить подробности вряд ли получилось бы, потому оставалось только следовать правилам вежливости.

— В таком случае передайте лорду Эйнсли мою благодарность, и до завтра, господин Этельберт.

— До завтра, леди Каннингем.

Врач поклонился и в сопровождении Лили вышел из комнаты. А я подошла к не сводившему с меня глаз Райли, потрогала ладонью его лоб и подавила вздох: конечно, горячий.

Спросила:

— Хочешь пить?

Однако раненый с трудом качнул головой: нет.

— Тогда спи. — Я едва удержалась, чтобы не погладить его по волосам. — Я ещё посижу здесь.

Райли попытался изобразить губами «не нужно», однако я сделала вид, будто этого не заметила. Подошла к окну, задёрнула шторы и опустилась на стул в ожидании Лили.

Остаток дня и особенно ночь обещали быть непростыми, и к ним следовало подготовиться.

Я распорядилась принести поздний обед (или, скорее, ранний ужин) в комнату Райли и впервые за почти сутки поела. Затем, оставив Лили с раненым, принесла из кабинета книги, документы и писчие принадлежности в расчёте отвлекать себя работой и чтением. Оценила возможности стула, на котором мне предстояло провести всю ночь, и отправила горничную к Хендри с распоряжением раздобыть какое-нибудь кресло. Слуги не подвели и оперативно (а главное, тихо) доставили мне кресло из ближайшей гостевой комнаты. Умница Лили присовокупила к нему гобеленовую подушечку и плед, так что к нелёгкой ночи я была готова по всем фронтам.

Я отдавала себе отчёт, что для благородной леди (если она не Флоренс Найтингейл) такое самопожертвование — перебор. Другая на моём месте оставила бы Райли под присмотром служанок, велев им, например, сменять друг друга каждые три часа, чтобы не сильно утомлялись. В конце концов, напоить раненого водой или положить ему на лоб свежий компресс мог кто угодно.

Но я также отчётливо понимала: с большой долей вероятности этой ночью случится кризис. После ухода Этельберта Райли практически всё время пребывал в забытье, лишь изредка разлепляя глаза и почти неслышно прося пить. Я не могла бросить его, понадеявшись на девиц, имевших весьма смутное представление о лечении кого бы то ни было от чего бы то ни было. И потому собиралась до утра сидеть у его постели, откровенно начхав на любое «ценное» мнение и любые слухи, которые наверняка поползли бы по замку.

Райли должен был поправиться. Остальное не имело значения.

***

Ночь и впрямь выдалась тяжёлой. Температура у раненого подскочила, по ощущениям, до сорока, и все мои компрессы и обтирания помогали чуть больше, чем никак. К счастью, он не бредил и не метался, но был так напряжён и так шумно и страшно дышал сквозь стиснутые зубы, что становилось понятно: там, в температурных галлюцинациях, он сражается с самыми жуткими из чудовищ.

Я тоже не сдавалась. Меняла Райли компрессы, обтирала тело слабым раствором уксуса, смачивала запёкшиеся губы чистой водой, а когда удавалось, старалась выпоить ему хотя бы несколько глотков специально приготовленного Роной отвара шиповника. А ночь всё тянулась и тянулась: бесконечная, болезненно жаркая, неприятно пахнувшая уксусом и потом. Оплавлялись свечи в высоких подсвечниках, к горлу то и дело подкатывало отчаяние. И не знаю, в какой момент, но я начала петь.