Дариус, не скрывая презрительной ухмылки, отходит в сторону.

Один дозорный грубо выдёргивает шпильки из моих волос, обрушив на плечи золотой водопад. Локоны рассыпаются по полу, словно шелковое покрывало, и сердце болезненно сжимается — жаль этой красоты.

Второй дозорный бесцеремонно дёргает за волосы, запрокидывая мою голову.

Мир вокруг сужается до пульсирующей боли в затылке, но сквозь красноту я всё равно вижу, как в следующее мгновение в воздухе вспыхивают острые лезвия ножниц.

Холодный металл касается кожи, и тяжёлые пряди одна за другой падают на пол, словно срубленные колосья. С каждым щелчком ножниц я будто физически ощущаю, как лишают не только волос, но и достоинства.

— Какой позор! — шипят со всех сторон.

Этот шёпот обжигает хуже огня, но я держу голову высоко, цепляясь за крохи гордости — единственное, что у меня осталось.

Последняя прядь падает на пол, и по обнажённой шее будто лезвием проводят — так остро я чувствую теперь холодный воздух.

Унижение обжигает. Душит. Подкатывает к горлу тошнотой.

Они за это ответят. Клянусь, ответят.

Мой взгляд мечется по залу, цепляясь за насмешливые, торжествующие лица, и вдруг — наталкивается на его.

Незнакомец снова стоит у трона и смотрит, не отрываясь.

Сердце замирает. Вот он наклоняется к императору, шепчет что-то, и тот, бросив на меня быстрый взгляд, кивает.

Из оцепенения выводит презрительный голос мужа:

— Пусть ползает в ногах у Совета и благодарит за милость. Могла бы стать имуществом без имени, а осталась всего лишь никчёмной бескрылой. Уберите это с глаз долой, — цедит мой муж Дариус с таким отвращением, будто я — досадная грязь на его сапоге.

В ушах всё ещё звучит его голос, полный презрения: «Это».

— Довольно, генерал Атертон! — властно бросает император, и шушуканье придворных стихает. — Ваша жена унижена. Зрелище завершено. Проводите лиору Аль’Маар.

В этот миг меня грубо подхватывают дозорные.

Краем глаза замечаю Элис, которая бросается к ногам Дариуса, что-то горячо умоляя. Но я не слышу слов — только ровный, бездушный голос мучителя:

— Пошла, бескрылая!

В последний раз всматриваюсь в лица, пытаясь отыскать незнакомца, но тщетно.

Тяжёлые двери с грохотом захлопываются за моей спиной.

Дозорные ведут по бесконечным коридорам, но я упираюсь, сжав кулаки.

Практически выталкивают на улицу — сил сопротивляться уже нет.

Пусть сейчас я бессильна, но они ещё пожалеют. Всё до единого.

Первый же глоток воздуха — и я замираю. Ощущение, будто мне дали под дых. Но не от боли, а.… от красоты.

Вокруг невероятное обилие голубого: лазурного, бирюзового, цвета морской волны. Куда ни кинь взгляд — вода. Искрящаяся на солнце, она низвергается с каменных стен, образуя бурлящие водопады. Кажется, ещё шаг — и накроет с головой этот мощный поток.

Но нет. На границе вымощенного светлым камнем пятачка воздух дрожит, словно от невидимого пламени.

Защитный барьер. Ни звука, ни единой капли не проникает сквозь эту прозрачную завесу.

— Ступай давай! — бросает дозорный. Грубый пинок в спину возвращает к реальности. Мой взгляд отрывается от гипнотизирующей картины водопадов и падает… на карету.

Пара механических кляч, запряжённых в неё, больше напоминает хлам. В металлических грудных клетках еле теплится блёклый свет — жалкое подобие живого, бьющегося сердца.

Несколько секунд я гипнотизирую это «чудо» инженерной мысли, но быстро отворачиваюсь.

Наверняка специально подобрали самую убогую повозку, чтобы унизить ещё сильнее. Она вся перекошенная, словно её собрали из обломков разных карет. Окна затянуты грубой мешковиной, не давая даже шанса взглянуть на мир.

Хотя кому какая разница, что там видит ссыльная преступница?

Один из дозорных грубо подталкивает к повозке.

— Залезай, бескрылая. И не заставляй нас ждать.

Я вздёргиваю подбородок, игнорируя его тон. Руки дрожат, но не от страха, а от переполняющей ярости. Они хотят отослать меня? Прекрасно. Путь в ад всегда начинается с изгнания.

Внутри повозки пахнет пылью, затхлым деревом и ещё чем-то неуловимо знакомым.

Сажусь на жёсткую скамью, обитую потрескавшейся кожей. Она холодная и неприятная на ощупь, как и всё в этой повозке.

Руки сами собой тянутся к голове, пальцы безотчётно теребят короткие пряди. Как жалко…

Золотой водопад волос, моё украшение — теперь лишь горстка мёртвых локонов на полу во дворце. Они отрастут, конечно. Но даже время не в силах стереть память о том унижении, том фарсе, участницей которого я стала против своей воли.