Я передал Консерве трофейный магический меч. Пускай привяжет его к себе, оценит, изучит вписанные в него заклинания и как ужаленная в жопу мотается по заданиям, вычищает логова монстров и прочее. Подключённого к сигнальному контуру камня маны без подзарядки хватит на месяц, так что разрешу остроухой отправляться на задания в ближайшие города и с караванами ездить охранником. Это дополнительный «опыт», и новые «уровни».

Шкатулку с драгоценностями я собирался осмотреть уже в лагере. Там есть что-то магическое, его бы отнести к оценщику в следующем городе, а остальное оставить Консерве на продажу.

К лагерю мы вернулись поздно, на деревьях в вечернем полумраке плясал оранжевый свет костра. Консерва едва переставляла ноги от усталости, волоча на плечах дурнопахнущую кожу и сумку с трофеями. По отходу от циклопов она спрашивала про отданный меч, про разрешения ездить в соседние города и прочее — но уже через час заткнулась. Она устала, а я и вовсе говорить не хотел.

Настроение испортилось, но не из-за тремора в руках, несколько уменьшившегося за последние дни — мне хоть и хотелось напиться, но в пути я себе этого не позволю. Я просто понял, почему Налдас так себя вёл, тогда, ведя меня в академию. Почему так искал битвы, почему прятал магическое кольцо в поясе, и почему практически не пользовался «умениями», зачищая лагерь гоблинов.

Я помню, как ксаты в той злосчастной миссии обозначили Налдаса «Старейшим». Он явно разменял не одну сотню лет, добрался до высоких «уровней» и изучил много «умений» и «навыков». И обычные битвы для него потеряли свой азарт и вкус. Именно поэтому он себя ограничивал, применяя весь арсенал только для моей защиты. Налдас пытался вновь почувствовать вкус сражений.

И вот он я, полностью понимаю Налдаса. Как прошла зачистка логова? До нелепого обыденно. За меня всю работу сделали гончие скверны, да и в конце разобраться с пятью монстрами не составило труда. Конечно, меня бы паранойя загрызла, решись я отказаться от каких-то «умений», «Магического щита» и прочего: я не могу рисковать собой, пока крылатые суки ещё живы. Но что-то мне подсказывает, что какого-то азарта от битв можно не ждать.

У лагеря меня насторожила непривычная тишина. Все разумные сидели около костра и молча готовили ужин, да и яркая звёздочка мерцала внутри одной из палаток. Нас с Консервой заметил лысый мужик с волчьим оскалом и негромко поприветствовал. Звёздочка в палатке зашевелилась.

Девочка вылезла наружу. И без того рубиновые глаза заплаканы, сосудики полопались, вокруг глаз опухшие мешки, взгляд жалобный, а губки подрагивают. В руках нет ни куклы, ни книги, а на куртке под подбородком мокрое пятно. Девочка увидела меня и задрожала, сжала кулачки и медленно пошла на встречу. А подойдя — всеми четырьмя руками ухватилась за край моей куртки.

— Соя… — начала говорить та, но заплакала.

— Какого хрена происходит? — я недоумённо уставился на разумных около костра.

— Да кто знает, что у этого существа в башке, — процедил мужик с волчьим оскалом. — Обедали, кашу разложили. Этой дали. Отошла, начала есть. Ну… мы об этой и заговорили. Ну ты же в тот Собор едешь. Вот и думали, чего ты эту в церковь тащить. На словах за церковь эта и… испортилась.

— Оно кричать начало, добродушный господин, — мурлыкнула женщина, стараясь не замечать плачущую девочку около меня. — Что-то кричала про своего хозяина, просила быть здесь. Хотела бежать за вами, но спряталась в палатку. В ней так и просидела.

— Мелкое наказание моей скверной жизни, — я устало помассировал переносицу и присел на корточки. Девочка двумя верхними руками тёрла глаза, нижними продолжая удерживать край моей куртки. — И чего ты плачешь?

— Соя… здесь. По… по-пожалуйста, — протянула девочка, обняв меня всеми четырьмя руками и прижавшись к груди. — Соя… Я всё… всё… только здесь, здесь…

— Да здесь ты, мелкое наказание, — я аккуратно положил ладонь на голову девочки и легонько погладил. — Никто тебя в церковь не отдаст. Я ведь говорил тебе это, так?

— Да, — пролепетала девочка. Поглаживания по голове её чуток успокоили, она постепенно переставала плакать, только шмыгала носом.

— Так в чём проблема?

— Не хочу, в церковь, — девочка как можно сильнее прижалась, будто стараясь вбуравиться мне в грудь. — Не хочу. Больно не хочу.

— Никто тебе больно не сделает, — я аккуратно отодвинул девочку от себя и за подбородок чуть приподнял ей голову, чтобы та посмотрела на меня. — Ты моя собственность. И только я решаю, что с тобой будет. И если я решил, что никто тебя в церкви не обидит, значит — так и будет. Поняла?

— Не обидят? — боязливо тихим голосом спросила девочка. Я кивнул. — Зачем туда?

— Мне надо. Ты будешь со мной, тебя не обидят, — на мои слова девочка опустила взгляд. — Ты, что, не веришь мне?

— Верю. Хозяину верю, — девочка громко шмыгнула и робко показала на землю около моей ноги. — Соя — здесь?

Вот что делать с этим ребёнком? Оставить в Трайске на попечение Консервы нельзя, троптоса вообще нельзя без присмотра оставлять. Её ведь разорвут, события последних дней это ясно показали. Только брать с собой, в одно из двух сердце Всеобщей Церкви, через намечающуюся войну.