Конюхов отмахнулся.

— Да мало ли что там с тромбоцитами! Все может быть при «стекляшке», говорю же вам! Организм молодой, реакции непредсказуемые!

Тогда я решил пойти другим путем.

— Хорошо, Аркадий Александрович, давайте посмотрим на снимок еще раз, — я подвел его к негатоскопу. — Вот здесь, — я ткнул пальцем в едва заметное уплотнение, частично скрытое тенью сердца. — Видите? Структура немного отличается от окружающего воспаления. Контуры более четкие, хоть и мутные.

Конюхов хмуро всматривался в снимок, потом пожал плечами.

— Ну, вижу какое-то уплотнение. Мало ли что это может быть — спавшийся участок легкого, осумкованный плеврит, старый рубец… Да просто снимок такой, артефакт какой-нибудь! Ничего криминального я тут не вижу.

— Я считаю, что это опухоль, — настойчиво повторил я. — И чтобы ее лучше рассмотреть, нужно сделать снимок в другой проекции. Хотя бы в боковой. Или прицельный снимок этой зоны.

— Опять вы за свое, Разумовский! — начал терять терпение Конюхов. — Лишний раз облучать ребенка в таком тяжелом состоянии? Чтобы удовлетворить ваше любопытство адепта? Я на это не пойду! Парень и так уже дозу получил!

Я понял, что его не переубедить. Тогда я повернулся к Марине.

— Марина, — сказал я твердо, но мягко. — Вашего сына можно спасти. Но для этого нужно точно знать, с чем мы имеем дело. Я уверен, что это не просто «Стеклянная лихорадка». Пожалуйста, настоите на дополнительном снимке. Это может спасти ему жизнь.

Марина растерянно смотрела то на меня, то на Конюхова.

— Но… господин лекарь говорит… облучение… — пролепетала она.

— Мамочка, поймите, — Конюхов решил надавить на нее. — Если ваш сын получит излишнюю дозу облучения по настоянию… э-э-э… неопытного специалиста, и это повредит его здоровью, ответственность будет на вас. Вы готовы ее взять?

Марина замолчала, кусая губы. В ее глазах метались страх и сомнение. Вот он, классический прием — запугать ответственностью.

Я понял, что пора идти ва-банк.

— Марина, — я посмотрел ей прямо в глаза. — Лекари сейчас не знают точно, что с вашим сыном. Они говорят, что это «просто стекляшка», но сами видите — ему все хуже. Если это действительно «стекляшка» и она так протекает, то, боюсь, прогноз неутешительный, он может умереть от дыхательной недостаточности. Но если это опухоль, и мы ее вовремя обнаружим и начнем правильное лечение, у него есть шанс. Очень хороший шанс. Выбор за вами.

Марина несколько секунд смотрела на меня, потом на своего сына, потом снова на меня. В ее глазах появилась решимость.

— Делайте, — твердо сказала она, поворачиваясь к Конюхову. — Делайте дополнительный снимок. Я… я даю согласие и беру всю ответственность на себя.

Внезапно, приборы у кровати Сеньки истошно запищали, заглушая все остальные звуки в палате. Красные лампочки замигали, как на новогодней елке, только вот веселья это не добавляло.

Мальчик на кровати обмяк, его дыхание стало прерывистым, почти незаметным, а лицо начало стремительно приобретать тот самый неприятный синеватый оттенок, который я так хорошо знал.

Остановка дыхания, мать ее!

— Кислород! Адреналин! Быстро! — рявкнул Конюхов, бросаясь к Сеньке.

Я среагировал на автомате, еще до того, как он успел договорить.

— Ларингоскоп, интубационную трубку номер четыре, мешок Амбу! — мой собственный голос прозвучал неожиданно твердо и властно, перекрывая писк аппаратуры. — Сестра, тащите реанимационный набор, живо!

Медсестра, до этого немного растерянная, тут же подскочила и бросилась к шкафу. Похоже, командный тон, выработанный годами в операционной, сработал и здесь.

Мы с Конюховым склонились над мальчиком. Он пытался наладить проходимость дыхательных путей, а я уже готовил все для интубации. Ситуация была критической. Каждая секунда была на счету.

Конюхов, надо отдать ему должное, действовал быстро и, в целом, грамотно, но было видно, что он сильно нервничает. Его руки слегка подрагивали. Я же, наоборот, почувствовал, как внутри меня все собирается в тугой комок — адреналин ударил в кровь, мысли стали кристально ясными, а движения — точными и выверенными.

Старая школа, ничего не попишешь. Через пару минут напряженной совместной работы нам удалось стабилизировать состояние Сеньки. Дыхание восстановилось, хоть и с помощью аппарата, цвет лица стал чуть лучше, приборы перестали так истошно выть. Но мальчик по-прежнему был без сознания.

Конюхов вытер пот со лба и с каким-то новым выражением посмотрел на меня. Удивление, смешанное с уважением — вот что я увидел в его глазах.

— Ну, Разумовский, признаться, не ожидал, — выдохнул он. — Для адепта, только-только из института, ты сработал… профессионально. Очень профессионально. Четко, быстро, без паники. Молодец.