Он еще пару минут расписывал свои героические деяния, не забыв упомянуть, что адепт Разумовский, то есть я, ему, конечно, помогал, как мог, но в целом больше мешался под ногами и, что самое возмутительное, «совершенно не соблюдает субординацию, спорит со старшими по рангу и вообще ведет себя неподобающим образом для своего начального уровня!» Последние слова он произнес с особым нажимом, искоса поглядывая на меня.

Вот же козел.

Фёдор Максимович слушал эту тираду с каменным лицом, лишь изредка кивая. Он был человеком суровым, это чувствовалось сразу, но в его глазах светился живой ум и какая-то внутренняя мудрость, свойственная людям, многое повидавшим на своем веку.

Сплетни и подковерные интриги его, похоже, интересовали мало. Когда Григорий наконец выдохся, Волков перевел свой тяжелый взгляд на меня.

— Разумовский, — его голос был спокойным, но таким, что невольно хотелось вытянуться по струнке. — Поясните слова вашего… коллеги. Что там у вас за разногласия по поводу субординации и помощи пациентам?

Я внутренне усмехнулся. «Коллеги». Звучало почти как издевательство в данной ситуации.

— Фёдор Максимович, — начал я так же спокойно, глядя старшему врачу прямо в глаза. — Разногласий как таковых нет. Есть лишь мое твердое убеждение, что жизнь и здоровье пациента всегда должны стоять на первом месте, независимо от рангов, усталости или личных амбиций. На предыдущем вызове, когда мужчина получил удар током, ситуация была критической. Фельдшер Григорий Сычев, безусловно, старался помочь, но его действия, на мой взгляд, были не совсем адекватны ситуации и могли привести к потере драгоценного времени. Поэтому я позволил себе вмешаться и применил те методы реанимации, которые считал наиболее эффективными в тот момент. Результат вы знаете — мужчина жив.

Волков молча слушал, его взгляд не отрывался от моего лица. Я чувствовал, как он буквально сканирует меня, оценивая каждое слово, каждую интонацию.

— То есть, вы считаете, что были правы, вмешиваясь в действия старшего по рангу и настаивая на своем диагнозе, будучи всего лишь адептом? — уточнил он без тени укоризны, скорее с исследовательским интересом.

— Я считаю, что был прав, борясь за жизнь пациента всеми доступными мне способами, Фёдор Максимович, — твердо ответил я. — Если бы я ошибся, я был бы готов нести за это полную ответственность. Но я был уверен в своих действиях и своих наблюдениях.

Старший врач еще мгновение смотрел на меня, потом едва заметно кивнул.

— Ясно. Свободны. Разберемся позже, если потребуется.

Его ответы меня более чем устроили. По крайней мере, он выслушал, а не отмахнулся, как это сделал бы какой-нибудь менее мудрый начальник.

Григорий, оставшийся без ожидаемой поддержки, только злобно пыхтел себе под нос, но возразить Волкову не посмел. К счастью для моих ушей, наша смена как раз подошла к концу.

Процедура закрытия была довольно нудной, но необходимой. Сначала мы сдали остатки сильнодействующих препаратов и пустые ампулы дежурной медсестре на подстанции, которая все тщательно пересчитала и занесла в специальный журнал.

Затем Григорий, как старший, заполнил еще несколько бумаг — отчет о проделанной работе, заявку на пополнение укладки, расписался в журнале приема-сдачи дежурства. Я в этом процессе участвовал постольку-поскольку — подавал ему нужные бланки, сверял номера пломб на ящиках, да и просто стоял рядом, чтобы он не чувствовал себя совсем одиноким в этом бумажном море.

Теоретически, адепт должен был помогать во всем, но Григорий, все еще дуясь на меня, предпочитал большую часть делать сам, лишь изредка бросая в мою сторону короткие, не терпящие возражений команды. Наконец, когда последняя подпись была поставлена, и ключ от нашей «кареты» лег на стол дежурного механика, мы были свободны, как ветер в поле. Ну, или как два выжатых лимона.

Я вышел с подстанции, ощущая дикий голод. День выдался тот еще. По пути домой завернул в свою любимую шаурмичную. Небольшой ларек, затерявшийся в одном из проходных дворов, но шаурму там делали — пальчики оближешь!

Хозяин, колоритный армянин по имени Ашот, был мне уже почти как родной. Мы с ним познакомились еще в первые дни моей «новой жизни» в Муроме, когда я гуляя по городу, набрел на его заведение.

— О, Илюха, дорогой, проходи! — радостно приветствовал он меня, сверкая золотым зубом. — Как смена? Опять мир спасал?

— Да так, Ашот-джан, помаленьку, — усмехнулся я. — Как обычно, то пожар, то наводнение. Сделай мне, пожалуйста, двойную, с острым соусом. И побольше мяса, ты же знаешь.

Ашот понимающе подмигнул и принялся священнодействовать над вертелом с ароматным, шипящим мясом. Он всегда клал мне порцию побольше, чем остальным, говорил, что «лекарь должен хорошо кушать, чтобы силы были людей лечить».

Приятно, когда тебя ценят, пусть даже и за стойкость к его фирменному острому соусу. Через пять минут я уже шел по улице, с наслаждением вгрызаясь в сочную, горячую шаурму. Божественно!

Дома меня встретила моя единственная сожительница — наглая, рыжая кошка по имени Морковка, которую я подобрал на улице пару недель назад. Она тут же принялась тереться о мои ноги, требуя свою порцию внимания и, разумеется, еды.

Квартирка у меня была, прямо скажем, не ахти. Старая, с обшарпанными стенами, практически голая. Из мебели — только кровать, стол, стул да старый шкаф, чудом доживший до наших дней. Увы с моими финансами вариантов иных пока не было.

Когда я ощутил себя Ильей Разумовским, студентом первого курса Владимирского медицинского института, то понял, что судьба или кто там еще решивший перенести меня не была благосклонной.