<p> Десять лет в инвалидном кресле научили его ненавидеть беспомощность. Игры и манга стали единственным спасением, а реальный мир — тюрьмой, из которой он решился на отчаянный побег. Шагнув во тьму, он ожидал лишь забвения.</p> <p> Но что, если конец — это лишь начало?</p> <p> Он получил второй шанс в жестоком мире магии и меча. Новое тело, способное двигаться. И Систему, которая дает безграничные возможности. Вот только мир не ждет наивных героев, а Система... у нее свои, циничные правила игры. Сможет ли тот, кто познал абсолютное дно, добраться до самой вершины?</p> <p> #ЛитРПГ #РеалРПГ #Попаданец #ТемноеФэнтези #СтановлениеГероя #ЖестокийМир</p>
Пролог. Холодный Пепел
Тишина в комнате была почти осязаемой. Густая, вязкая, пропитанная запахом пыли и невысказанного отчаяния. Она въелась в волокна старого ковра, покрывала тонким слоем полки с коллекцией дисков — давно забытые артефакты ушедшей эпохи игр, когда у Кирилла еще были силы держать в руках геймпад часами напролет. Теперь они были лишь молчаливыми надгробиями счастливых времен.
На стенах, выцветшие от времени и равнодушного солнца, висели постеры. Они были его иконами, его единственными святыми. Вот мрачный воин с мечом размером с человеческий торс, Гатс из «Берсерка», вечно идущий против судьбы, истекающий кровью, но несломленный. Кирилл горько усмехался, глядя на него. Какая ирония. Рядом — эмблема Разведкорпуса из «Атаки Титанов», крылья свободы. Свободы, которой у него никогда не будет.
На полке, среди пыльных томов манги, застыла фигурка Лелуша ви Британия в позе триумфатора. Интеллект, стратегия, воля, способная изменить мир... и тело, прикованное к креслу. Кирилл видел в нем родственную душу, искаженное отражение своих собственных амбиций, запертых в бесполезной плоти.
Его трон, его тюрьма — инвалидное кресло — стояло у окна. За заляпанным стеклом разворачивалась жизнь. Детская площадка, полная смеха. Звуки удара мяча, пронзительные крики, споры — все то, что составляло саундтрек его потерянного детства, теперь было для него пыткой. Он смотрел на здоровых, подвижных детей с холодным, отстраненным любопытством энтомолога, изучающего чуждый и непонятный вид. Когда-то он был одним из них.
Солнечный луч, лениво ползущий по стене, достиг прикроватного столика. Там, как памятник безразличию, стояла тарелка. Вчерашний ужин. Гречневая каша превратилась в монолитную бурую массу, а сосиска сморщилась, покрывшись жирной, застывшей пленкой. Он помнил, как вчера вечером вошла мать. Она не посмотрела на него. Ее взгляд скользнул по стене, по окну, куда угодно, лишь бы не встретиться с его глазами. Рука, ставившая тарелку, едва заметно дрожала — не от заботы, а от желания поскорее закончить этот ритуал и уйти. «Поешь», — бросила она, и звук ее удаляющихся шагов был для него громче любого приговора.
Он не притронулся к еде. Дело было не в гордости. Внутри него была выжженная пустыня, где давно умерли и голод, и жажда, и любые другие желания. Осталась лишь всепоглощающая, бездонная апатия.
Десять лет. Иногда ему казалось, что это было в другой жизни, с другим мальчиком. Та жизнь пахла свежескошенной травой на футбольном поле, где он, задыхаясь от восторга, забивал свой первый гол. Она плавилась горячим асфальтом под колесами велосипеда, когда он мчался наперегонки с ветром. Она звенела смехом друзей у костра в летнем лагере.
А потом все запахи сменились одним — стерильным, едким запахом больницы.
Он помнил тот день в мельчайших деталях. Солнце светило так ярко, что приходилось щуриться. Он ехал из школы на своем стареньком, но любимом велосипеде, предвкушая вечер за новой игрой. Радость движения, работающие мышцы, ветер в волосах... Он был абсолютно, безоблачно счастлив.
И тут же — пронзительный, режущий уши визг тормозов. Он обернулся. Огромный, как чудовище, капот грузовика был так близко, что он успел разглядеть трещину на лобовом стекле и искаженное ужасом лицо водителя. Времени испугаться не было.
Сухой, тошнотворный хруст. Не металла, а чего-то внутри него. Ослепляющая вспышка боли в спине, будто в позвоночник вонзили раскаленный лом. Ощущение полета, невесомости... и жестокий, ломающий кости удар об асфальт. Последнее, что он увидел, прежде чем тьма забрала его, — это синее небо и собственная кровь, растекающаяся по серому асфальту причудливым узором.
Он очнулся в палате. Белые стены, белый потолок, белый халат врача. У доктора было уставшее, сочувствующее лицо, которое Кирилл возненавидел в ту же секунду. Он говорил что-то про «обширное повреждение спинного мозга на уровне позвонков Т10-Т11», про «полный паралич нижних конечностей», про «необратимые последствия». Слова были сложными, но смысл Кирилл понял сразу. Он слышал, как за спиной врача глухо всхлипнула мать, видел, как отец сжал кулаки так, что побелели костяшки.
А сам он не чувствовал ничего. Ни страха, ни горя. Только холод. Ледяной, всепроникающий холод, который поселился где-то глубоко внутри и больше его не покидал. Интеллект осознал приговор раньше, чем сердце смогло его прочувствовать. Ноги, которые еще утром несли его навстречу ветру, теперь были просто бесполезным куском мяса. Навсегда.
Сегодняшнее утро ничем не отличалось от тысяч предыдущих. Та же мучительная процедура пересаживания с кровати в кресло, требующая напряжения всех мышц верхней части тела. Та же механическая чистка зубов перед зеркалом, из которого на него смотрел незнакомец с его лицом. Бледная кожа, темные круги под глазами и взгляд старика.
Он подкатил к столу и включил ноутбук. Интернет — его вторая тюрьма, такая же безжалостная. Лента новостей пестрела жизнью. Старый школьный приятель выложил фотографии с похода в горы — сияющее лицо на фоне заснеженной вершины. Кирилл машинально отметил про себя: «Хорошая экипировка. Дорого». Технологический сайт трубил о прорыве в протезировании, но он знал — это не для него. Слишком сложно, слишком дорого, слишком далеко от его реальности. Вышел трейлер нового сезона аниме, которого он когда-то ждал. Сейчас, глядя на нарисованных героев, он не чувствовал ничего, кроме раздражения от их пафосных речей о надежде.