Он открыл пустой текстовый документ. Прощальная записка. Что он мог написать? «Простите, что был обузой»? Слишком жалко. «Вините себя»? Слишком жестоко и несправедливо. Он долго смотрел на мигающий курсор, а потом с силой захлопнул крышку ноутбука. Слова были бессмысленны. Его уход будет громче любых слов.

Решение было принято. Холодное, взвешенное, окончательное. Как финальный ход в долгой шахматной партии.

Он дотянулся до тумбочки. Пальцы, натренированные тысячами часов нажимания на кнопки геймпада, легко вскрыли блистеры с сильнодействующим обезболивающим, которое ему выписывали тоннами. Горсть белых таблеток на ладони. Его ключ к свободе.

Он забросил их в рот. Горький, химический вкус. Запил теплой водой из стакана. Все. Обратного пути нет.

Он откинулся на подушки, закрыл глаза и стал ждать. Сначала не было ничего. А потом мир начал таять. Звуки стали глухими, свет померк. Постер на стене поплыл, и ему на мгновение показалось, что нарисованный воин кивнул ему. Из глубин памяти начали всплывать голоса. Смех матери, когда он был совсем маленьким. Одобрительный бас отца после выигранного матча. А потом — их шепот за дверью: «Я так больше не могу...», «Он никогда не поправится...».

Сознание цеплялось за реальность, но наркотик был сильнее. Он чувствовал, как его «я» растворяется, распадается на части. И в этой последней агонии, в этом финальном акте распада, он сконцентрировал всю свою волю, всю свою тоску и несбывшиеся мечты в одной-единственной мысли. Она была не криком, а отчаянным шепотом во вселенскую пустоту.

«Если есть хоть какой-то шанс... хоть какой-то другой мир... бог... система... что угодно... Дайте мне его. Дайте мне тело, которое может двигаться. Дайте мне цель. Я не прошу о счастье. Я прошу о шансе. О праве бороться...»

Тьма сомкнулась. Холодная. Абсолютная. Безвременная.

А затем из этого небытия родилось ощущение.

Он был в тепле. В тесноте. Со всех сторон его что-то обволакивало, поддерживало. Он слышал глухой, ритмичный стук — тук-тук, тук-тук. Он был живым. Его сознание, острое и циничное, было заперто в чем-то невероятно слабом и беспомощном.

Прошла вечность, прежде чем его вытолкнуло наружу, в ослепляющий свет и оглушающий шум. Первый вдох обжег легкие, и он закричал — тонким, пронзительным плачем младенца.

Мир был калейдоскопом размытых пятен и непонятных звуков. Но его разум уже работал на полную мощность, анализируя. Запах — дерево, дым, травы. Звуки — незнакомый язык, который его мозг почему-то начал расшифровывать. Он почувствовал, как его поднимают гигантские, но нежные руки. Он заставил себя сфокусировать зрение.

Над ним склонилось лицо женщины. Уставшее, но счастливое. За ней виднелся мужчина с густой бородой и добрыми глазами. Новые родители. Новая жизнь.

И тут он почувствовал это. Он послал мысленный импульс к пальцам ног. И ощутил их. Ощутил, как они шевельнулись.

Я могу двигаться.

Эта мысль была подобна взрыву сверхновой в его сознании. Восторг был настолько ошеломляющим, что он едва не потерял сознание снова.

И в этот момент, прямо перед его глазами, в воздухе вспыхнула полупрозрачная синяя табличка. Идеально ровный шрифт, мягкое свечение. Интерфейс, о котором он мог только мечтать, стал реальностью.

Последняя фраза, пронизанная черным юмором, была вишенкой на торте.

Из горла Кирилла, теперь уже в теле безымянного младенца, вырвался странный звук — не то всхлип, не то смех. Его безумная мечта сбылась. Ему дали не просто второй шанс. Ему дали новые правила игры.

И он, чья воля была выкована в десятилетней пытке, собирался стать в этой игре лучшим.

Сознание вернулось не вспышкой, а медленным, тягучим рассветом. Первым был звук — глухой, ритмичный стук сердца его новой матери, Элары. Этот звук стал его метрономом, колыбельной, единственной константой в хаосе новых ощущений. В прошлой жизни тишина была его проклятием; здесь же он упивался каждым звуком, жадно впитывая их, как сухая земля впитывает влагу.

Первый год.

Его мир был крошечным и состоял из четырех основных элементов: колыбель, руки матери, потолок и огонь в очаге. Кирилл, чье новое имя было Кайл, проводил бесконечные часы, изучая эти элементы с дотошностью ученого, попавшего в иную реальность. Что, в общем-то, и было правдой.

Колыбель, грубо вырезанная из цельного куска дерева его отцом, Рориком, пахла смолой и чем-то сладковатым, возможно, мхом, которым заделывали щели. Она была его первой крепостью. Потолок — низкий, из потемневших от времени и дыма балок, на которых висели пучки сушеных трав. Их аромат был сложным, многослойным: терпкая полынь, сладковатая мята и что-то горькое, лекарственное. Кайл каталогизировал эти запахи, связывая их с обрывками фраз, которые улавливал. «От кашля», «для сна», «отгонять мокриц».