— Времена изменились, — заметил Халоги, — Драговит мертв, Венетой правит его сын Люб — и недалек тот день, когда покоренные Драговитом конунги — от саксов до померан захотят сбросить ярмо. Самое время свеям вернуть былую славу и отомстить за конунга Харальда.

Глаза Рандвера хищно вспыхнули при этих словах, он с надеждой посмотрел на дядю, но тот лишь подал знак младшей жене, чтобы она вновь наполнила его кубок.

— Один не дал нам победу тогда, — сказал он, — и с тех пор я превыше всех богов чту первопредка Фрейра, а ему не по нраву лязг клинков и льющаяся кровь. Мои закрома полны, мои стада обильны, мои жены красивы и плодородны — что еще нужно для счастья мужчине? А кому охота тешить валькирий — тот идет на восток, конунгу Волху всегда надобны храбрые воины, чтобы ловить рабов.

— Волх — всего лишь пес на цепи Люба, что хранит хозяйское добро в восточных закромах, — горячо ответил Рандвер, — а Волхом вертит как хочет распутная ведьма, вдова Драговита. Бесчестно служить им, пока мой отец до сих пор не отомщен.

— Твой отец пал в честной битве, погребен под великим курганом, где ему каждый год приносят щедрые жертвы, — спокойно ответил Бьерн, — тут не за что требовать отмщения. Что же до наших воинов на востоке, то их доблестью в Бирку и Упсалу течет поток серебра — и милостью Фрейра с каждым годом тот поток становится все шире. От добра добра не ищут, племянник — и лучше сидеть за богатым столом и целовать красивых женщин, чем ползти с распоротым животом, теряя внутренности на окровавленной земле. Я, хвала Фрейру, хоть и много воевал в молодости, сейчас предпочитаю битвам простые радости жизни. А ты, если хочешь воевать — иди на восток, но не жди моей поддержки.

Рандвер вспыхнул при этих словах, кинув возмущенный взгляд на дядю, но тот лишь усмехнулся в густые усы, вновь пригубив из кубка.

— Если нашему гостю охота отомстить сыну Драговита, — продолжал Бьерн, — Один ему в помощь, но не нашими же руками. Сам ведь он не взял достаточно людей, чтобы помочь нам в войне — так почему же мы должны биться за его обиды?

Халоги криво усмехнулся, бросив быстрый взгляд на насупившегося Рандвера.

— Мне будет сложно пробиться сюда на своих кораблях, — сказал он, — а вести войско по суше…много ли от него толку без флота. Но я не собираюсь склонять тебя к тому к чему не лежит душа. Позволь мне лишь поклониться богам в храме Уппсалы и помянуть Харальда Боезуба и других конунгов у великих курганов.

— Обычно мы проводим поминальные обряды осенью, — пожал плечами Бьерн, — но я понимаю, что конунг Халогаланда живет слишком далеко, чтобы часто посещать святилище в Упсале. Раз уж ты пришел сейчас, то как покровитель великого храма и всего Курганья я позволяю тебе свершить все подобающие обряды.

Халоги, как бы в благодарность склонил лохматую рыжую голову, но его острые зубы блеснули в хитрой усмешке, когда конунг Халогаланда незаметно подмигнул все еще дующемуся Рандверу.

Чахлый костер горел среди погребальных камней расписанных рунами, в ста шагах от Великих Курганов Упсалы. Народная молва говорила, что в них похоронены сами боги — Тор, Один и Фрейр, — когда истек срок их земной жизни и боги, оставив земные тела вместе со своей земной жизнью, вознеслись в свою небесную обитель. Однако жрецы великого храма в Упасале, также как и знать, говорили, что здесь погребены лишь великие древние конунги. Вокруг больших курганов простирались надгробья поменьше, где нашли свой последний покой правители и просто выдающиеся воины свеев. Для Халоги же, стоявшего меж могил и шепчущего заклинания, это место было, прежде всего обителью недоброй силы, где он мог взывать к обитателям Хель и Нифельхейма.

Никто из его хирда не сопровождал Халоги в его походе к курганам — даже самым преданным своим людям конунг-колдун не доверял увидеть то, чем он занимается у могил. Его сопровождали только двое финских нойдов — колдунов, что помогали Халоги во многих его обрядах. Они же подтащили к костру дрожащего голого мужчину — раба из эстов, купленного Халоги на торгу в Бирке. Конунг не боялся, что его кто-то увидит — в эту ночь, посвященную давно погибшей пророчице Валупург, мало кто из свеев осмеливался посещать места упокоения усопших.

— Взываю ко древним людям, что живут в домовинах, говорить с ними я вправе…

Халоги достал нож с рукояткой из моржовой кости и насечкой рун на лезвии — и одним ударом перерезал горло рабу. Алая кровь с шипением хлынула в костер, пока сам конунг, склонившись над телом, вырезал из тела раба сердце и легкие, положив их под рунический камень. Здесь же лежали и иные принадлежности темного действа: шкура, содранная живьем с черной кошки вместе с когтистыми лапами, волчий череп, змеиный выползок и иные принадлежности колдовского ремесла. Один из нойдов, в одеянии из звериных шкур и шапке с рогами оленя, стоя рядом с Халоги, колотушкой из оленьей кости бил в круглый бубен, украшенный изображениями богов, увешанный фигурками духов-покровителей, косточками из лисьих причиндалов, медвежьими клыками и когтями. Второй шаман перебирал между пальцами веревку с завязанными узелками — и по-особому насвистывал лихой ветер над курганом, словно души всех людей, погребенных здесь, явились сегодня. Меж тем Халоги резал на земле руны, шепча тайные заклятия, призывая в помощь Драугдроттина, предводителя живых мертвецов-драугров, и Локи, как Отца Ведьм, и его дочь Хель — богиню мертвых; могильного дракона Нидхегга, цвергов, свартальвов, драконов и прочих недобрых созданий, готовых помочь всякому человеку в его недобром ремесле.

Бой бубна, свист ветра, заклинания и призывы — все стихло, когда вершина кургана вдруг дрогнула. Комья земли осыпались, когда могила расселась и оттуда поднялся мертвец — скелет покрытый ошметками гнилой плоти, в обрывках богатого облачения и ржавой кольчуги. Нечистым огнем полыхнули его глаза, костлявая рука потянулась к горлу Халоги, но тот и сам смело шагнул навстречу могильному отродью. Костлявые руки стиснули его бока, гнилые зубы клацнули у горла, в лицо пахнуло нестерпимым смрадом — но колдун выкрикивая заклятия, сам в ответ, что есть сил сдавливал бока восставшего мертвеца.