Тяпка проскочила в дверь вперёд меня — и через миг я услышала её злобное рычание. И сама вбежала в дом через маленькие сени — быстрее, чем хотела.

Успела только отметить, что запах совершенно ненормальный. Не должно так пахнуть в таком домике. Тут должно пахнуть травником, пирогами, старым деревом, керосином, дымом и немного кошками, а пахло — падалью и какими-то алхимическими реактивами. И серой.

Это был уже не дом, а лаборатория. Причём не столько некроманта, сколько алхимика и чернокнижника.

И Тяпка с рычанием яростно мотала какую-то мелкую нечисть. Клочья второй, наверное, такой же, уже таяли на полу — этакие ошмётки чёрного тумана, бесплотной сажи. А посреди комнаты, напротив окна, лежал наш враг.

Я восхитилась, как Ильк… Он ударил штыком гада в глаз, с такой силой, что даже треснула надбровная дуга. Штык, наверное, череп почти насквозь прошёл. Ильк очень здраво рассудил, что умереть гад должен как можно быстрее, чтобы не успел даже охнуть, — ну и выбрал идеальный способ.

Так что по лицу трупа уже ничего нельзя было сказать. Во-первых, оно было залито кровью, во-вторых, в трупе, видимо, ещё много всего оставалось, потому что он почернел, распух и шевелился. И я скинула каску и плащ-палатку, чтобы не мешали, резанула своим ножом клешню — и брызгами крови, поверх, не касаясь, всё это запечатала внутри, а потом сожгла.

Даже не сгорело, а взорвалось. Лопнул живот, лопнула грудь — и череп треснул ещё и на макушке. Знать не хочу, что в нём при жизни водилось. Воняло уже так, что резало глаза.

Бывшего владельца тела это, видимо, сильно впечатлило.

Он стоял у рабочего зеркала, по местным правилам основательно прикрытого от Приходящих в Ночи, обхватив себя руками, очень заметный даже при ярком солнечном свете. Без сюртука или френча, в одной белой рубашке с закатанными по локоть рукавами. У него элегантная фигура была, как у профессионального танцора, такая стать, грация, осанка, роскошная русая чёлка, белые руки с длинными тонкими пальцами… а лицо с кровавой дырой на месте левого глаза — по-настоящему отвратительное. Длинное, с длинным подбородком, с длинным носом и обвисшими щеками и подглазинами, с уныло-брюзгливой миной… впрочем, сейчас оно больше выражало потрясение, чем уныние.

Если тело у него было юноши, то лицо — старика с мерзким характером. И это всё я увидела сразу, за один миг, гораздо быстрее, чем об этом можно рассказать.

И он молча наблюдал, как я чищу его труп. А потом отвесил светский глубокий поклон:

— Удивлён, даже поражён, леди Карла.

Ну… и меня удивил.

— Откуда меня знаешь?

— Как же! — воскликнул он тоже очень светски, как на придворном сборище каком-нибудь. — Ваша знаменитая собачка! Ваши элегантные методы! Вы, прекраснейшая леди, одарены не по возрасту.

Он был дух, не мог от меня ничего скрыть — я чувствовала, что он в ужасе, в настоящем ужасе. Но в руках себя держал хорошо, надо отдать ему должное.

А ещё я чувствовала, как в стенах копошились… За ним пришли. Я понимала, что за ним пришли приблизительно те же, что и за Ленорой, — и он это знал, и чувствовал, видимо, полнейшую безнадёгу, и тянул время. А от меня, наверное, чем-то таким светило, потому что те, кто за ним пришёл, мне на глаза не лезли.

Ждали, когда я тут закончу и его им оставлю.

— Ладно, — сказала я. — Спасибо на добром слове, мессир гнида. Я, пожалуй, пойду.

Отчаяние и ужас у него перехлестнули через край, но на лице ни один мускул не дрогнул. Тренированный аристократ был. У нас как-то немного таких… но, в общем, и кровной аристократии в семьдесят седьмом колене сравнительно мало… то-то ж эта перелесская спесь нас зовёт рыбоедами, а считает, небось, нуворишами. Да и пусть.

— Неужели вы не хотели бы взглянуть на мою работу, леди Карла? — спросил он таким небрежным тоном, будто предлагал мне карандаш — цветочек в альбомчик нарисовать.

— А что тут такого уж интересного, — фыркнула я. — Подумаешь, дерьма тоже… Мы такое в Чащобье сожгли и здесь сожжём. Можешь бежать и докладывать своей Хаэле.

В стенах уже ворошились так, что Тяпка подошла ко мне и прижалась к ногам. Похоже, не дали бы они ему бежать, это я сгоряча резанула. А он обхватил себя за плечи крепче — вот буквально в руках себя удерживал. И еле выговорил:

— Леди Хаэла… будет очень огорчена. И я… делаю… очень сложный выбор, прекраснейшая леди Карла…