— Чего ещё? Мошну я вернула.

Дело было не в том, что Тална отдала, а в том, что выдать отказывалась. И Клепа это беспокоило с первых же привалов.

— Пока ты нами… — Клеп осёкся. — Пока мы идём в одну сторону, не нужно нам врать. Так выжить будет легче.

— Не понимаю тебя, — дрожащий прищур говорил об обратном.

— Не знаю, говорил ли тебе Нотонир то же, что нам с сестрой… Но наверняка упомянул про то, как важно прошлое. Многие в Лемии от него отрекаются, бегут как можно дальше, — он заморгал, чтобы смыть башенки Даллы, проступившие на глазах под шелест моря. — Но прошлое, даже самое стыдное — не слабость. Мы тут оказались только благодаря нему. Если забудем прошлое, то быстро потеряемся.

Тална вжалась в дверь, пальцы скрежетнули по доскам:

— Тебя куда понесло, Клеп? Головой ударился?

— Ты не из Левентии пришла, — твёрдо сказал он. — Я вспомнил, что про норинтов из Левентии многое слышал на Далле. Жил у нас один, рассказывал про свой народ… Они — такие же традиционные каззиты, как весь Шаадамар. Только там гонлийские императоры не сумели выжечь старые верования. А говор их… Певучий, как показывал Арачи за столом.

— Теперь тебе не нравится, как я говорю? — Тална старательно изображала злость, но даже руками выше груди взмахнуть не сумела. — Может, мне всё-таки в другую сторону пойти?

— Это необязательно, да и решать не мне, — Клеп помотал головой, подошёл поближе к ней. — Просто признай, что ты из Гонлии.

Тална надломилась. Скорчился нос в болезненной гримасе, задрожали щёки. Она торопливо свернула голову набок, чтобы не выдать слёз.

Клеп сложил руки на груди и поспешил объясниться:

— Ничего такого в этом нет, Тална! Мне просто важно знать…

— Ничего такого нет? — повторила та надрывно. — Выйти на площадь и закричать на всю округу, что я — ебаная демоница из проклятой империи, так? Кровь от крови тех, кто сжёг половину Большой Земли.

Это было давно. Сотни лет прошли с тех пор, как древианцы Гонлии откликнулись на воинственные призывы еретиков-шуллитов и пошли войной на всех соседей. И почти три века уже минуло с тех пор, как остальные Земли раздробили империю, заключили её в тесные оковы.

— Ты же ничего не жгла, просто там родилась…

— И теперь ничего такого в этом нет. Наверное, поэтому твои сородичи-коварантцы держат нас на цепи. Клеймят, решают, кем нам быть и где жить. Когда умирать. Норинты, гонлийцы — вам без разницы, если уж уродился на проклятой земле.

Клепу захотелось приобнять девушку, помочь ей с беглой слезой, что уже добралась до края веснушчатой щеки.

— Тална, я многое могу сказать, но вряд ли что-то поменяю, — он позволил себе коснуться её руки, чуть ниже плеча. Тална зашипела, дёрнулась и всё же замерла. — Просто знай, что мы прокляты ничуть не меньше. И, в отличие от твоего народа, грехи эти — наши, не предков.

— Мне-то какое дело? — похлюпывая носом, она утёрла слезу рукавом. — Что ещё, Клеп? Чего ты так смотришь?

Сказать это было трудно — и, пожалуй, не очень-то уместно. Клепсандар изучал те немногие клочки кожи, которые Тална открывала взгляду: только лицо да ладони. Он знал, что надзиратели павшей империи клеймили каждого гонлийца. Обычно тавро ставили на щёку, чтобы видел его каждый: бывало, и веко зацепляли, заодно раня глаз.

— Оно не всегда на лице. Всё зависит от того, чем тебе велено заниматься, — Тална затряслась от частых вдохов. — Если ты — товар, то и лицо портить нельзя.

Она втянула воздух, будто собираясь с силами, напрягла губы. Дрожащими руками задрала три слоя одежды с живота, тут же занялась завязками на штанах и стянула их до колена, вместе с панталонами.

— Нравится? — спросила Тална тоном столь же далёким от довольства, как и вершина горы — от морской пучины.

Дыхание Клепа перехватило. Внимание сковал символ, грубо въевшийся в кожу там, где бедро смыкалось с туловищем. Некогда гордая, ширококрылая птица на ветвях Вечного Древа, придавленная едва различимыми на смуглой коже знаками. Шестиконечная Звезда, каззитское Древо, неразборчивый круг Единства.

Три веры, что сломили шуллитов. В те времена, когда этот знак служил гербом Гонлии, они были внизу, сломленные у корней. Теперь же символ служил напоминаем новым поколениям проклятых. Растянутый, обрамлённый загрубевшими шрамами — нанесли его давно. Слишком давно.

— Поверить не могу, — Клеп забылся и потянул пальцы к выпуклым чёрным линиям.

— Хватит, — Тална звонко хлопнула по его ладони сверху и подтянула штаны. — И с меня — тоже. Увидимся завтра, наверное.

— Я никому скажу, — сказал Клеп, когда она уже протискивалась из комнаты. — Расскажешь сама, когда решишь.

— Это вряд ли.

Дверь захлопнулась, и Клепсандар вновь оказался один. Сердце пыталось выскочить из-за грудины. Ничего не выходило, и в отместку оно лупило его внутренности гулким эхом.