— Может меня и называют глупой, но я не настолько безумна, чтобы тягаться с бессмертной. — Вяло пожала плечами великанша и воткнув заостренный подток секиры в землю положила руки на оголовье и навалилась на них всем весом. Мне просто нужна подпорка.

— Ох уж эти тела. — Сочувственно покачала головой успевшая расправиться с последними завязками старуха. — Вечно с ними одни проблемы. То еды требует, то сна, то отдыха, то ему холодно то жарко. Болеют, устают, воспаляются, гниют, а то вздумавают умереть от пары дырок… И почему ты так цепляешься за него? Неужели не можешь сплести себе новое? Ах да… ты слишком мала для подобного трюка. Слишком слаба и неопытна. Звездное дитя не могущее коснутся шепота звезд… надо же.

— Другого выхода нет?

— Жалеешь эту личинку? — Рассмеялась красавица, и протянула Сив развернутое одеяло на котором слабо шевелился парящий в холоде ночи маленький комочек плоти. Ребенок явно был недоношенным. Слишком мал для здорового, слишком худ… Ручки и ножки младенца были искривлены, подбородок скошен, а нос вдавлен в переносицу. На одной из ножек не хватало пальцев.

— Что с ним? Нахмурилась горянка. — Он болен?

— Борх сам себя обхитрил. — Захихикала старуха, и нежно стерев подушечкой морщинистого пальца, лба младенца каплю упавшей с рогов слизи жадно облизнула губы. — Захотел спрятать от меня дитя. Неужели не понимал, что без моего благословения здорового ребенка ему не заделать? Особенно от собственной дочери. Моим владениям не хватает свежей крови… Может, приведешь сюда пару девок поздоровее, а? Или парней? — Захохотала дева, и демонстративно качнула бедрами. А я тебя научу. Не тому, что ты по крохам у колдунишки подглядела — своровала. А настоящему, что у тебя от нутра идет? Что корней гор крепче, и северного ветра сильней. В тебе силы — бездонный колодец, а выхода то и нет. Вот и маешься ты, с того, сама этого не ведая…

— Вот дерьмо. — Сплюнула великанша. — По-другому точно не как?

— Нет, милая. Никак. Если хочешь на этой стороне мира остаться. — Захихикала старуха. — Он только с виду такой неказистый, а душа у него хорошая, чистая, сильная, от себя, считай, отрываю. Ты ешь, ешь… Или хочешь, всю свою жизнь заживо сгнивать да на новую луну нарождаться? Не выдержишь, девочка, то, что сейчас, это пока цветочки. И я не про боль говорю, ее то ты терпеть привыкла. Ты уже сейчас слышишь духов. Видишь мир глазами своей тени. Скоро совсем скоро от тебя ничего не останется, а будет только тень. Последний разум потеряешь, начнешь всех без разбора рвать да грызть порка тебя не упокоют… Съешь. Одна душа и все будет как прежде. Так что, кушай, кушай…

— Госпожа… — Простонал скорчившийся на земле подросток.

— А мне говорили, что боги никогда не лгут. — С трудом вытолкнула из себя еле стоявшая на ногах горянка и отбросив секиру шагнула к хозяйке холма.

— Твоя тень…

Луна стоящая высоко в небе неожиданно развернулась, оскалилась и залила холм ослепительным светом. Старуха рассмеялась. Застонал, так и не нашедший в себе силы подняться Грейв. Младенец огласил вершину холма долгим захлебывающимся криком. Впрочем, крик быстро погас, ухваченный цепкими лапами густо растущего на склонах холма терновника.

[1] Мера времени.

[2] Да-да то самое заболевание передающееся половым путем.

[3] Популярная в империи игра, с мячом и плоскими деревянными битами.

[4] Блюдо готовящаяся из смеси овечьей крови и уксуса.

[5] Около часа.

Их встретили на повороте. Едва Абеляр и Сив спустившись с пригорка, обошли огромную, с трактир величиной, торчащую из склона холма обвиняющим перстом, каменюку, от которой открывался вид на их лагерь, на встречу им вышли люди. Они не таились. Не прятались по кустам. Не старались рассыпаться и окружить, шли вместе, открыто, неровным строем. Полторы дюжины мужчин. Все как на подбор высокие, крепкие. Не перегруженные мышцами здоровяки, напротив, худые и жилистые, словно дожившие до весны волки. Длинные небеленые рубахи-безрукавки, кожаные, украшенные перекрещивающимися ромбовидными узорами нагрудники, с нашитыми на них бронзовыми и деревянными пластинами. Широкие, костистые плечи. Покрытые застарелыми и свежими шрамами, перевитые лентами цветной ткани, сжимающие копья, топоры и луки, руки. Заплетенные в украшенные костяными и железными кольцами, косы, волосы. Длинные, собранные в пучки бороды. Суровые, исчерченные морщинами и клановыми татуировками лица, холодные оценивающие взгляды.

По рту Эддарда стало кисло в ушах зашумело. Пикты. Лесные варвары. Те, кто не признав принесенный империей порядок, предпочли уйти в глубь диких земель. Разбойники, живущие набегами на караваны и поселки. Еретики, предпочитающие единой церкви, поклонение демонам и духам предков. Как часто говорили, не ведающие жалости и не брезгующие каннибализмом убийцы. Он знал, что половина леденящих кровь рассказов была не более чем церковной пропогандой, но любой побывавший за пределами вала гражданин империи повторял одно и то же — столкнутся с лесными означает только одно, смерть. Либо быстрая и болезненная, либо медленная но от того не менее мучительная.

Двое, замыкающих несли нечто вроде сооруженных из ветвей и прутьев носилок, на которых лежало тонкое тело в изорванном, потерявшем белизну платье. Травница явно находилась без сознания, но ее руки были крепко связаны, а рот закрывал кляп. Юбка красавицы была разорвана, бесстыдно оголенное бедро плотно перетягивал кусок окровавленной тряпки. Волосы женщины слиплись от крови.

Жители лесов остановились в двадцати шагах. Никто не поднял оружия, не совершал угрожающих жестов, не рычал и не сыпал проклятьями. Пикты просто стояли и смотрели. Шедший впереди остальных, убеленный сединами, но судя по осанке и легкости движений, не потерявший ни силы ни ловкости, старик, брякнув отягощающими жилистые запястья тяжелыми золотыми браслетами, предостерегающе поднял руку, медленно положил на землю короткое, с вышедшим из моды лет триста как листовидным наконечником, копье, развернул пояс так, чтобы оттягивающие его ножи оказались далеко за спиной, и медленно зашагал вперед. Сняв с пересекающего грудь ремня небольшой бурдючок. Приостановившись в паре шагов от великанши, лесной варвар выдернул пробку, сделал глоток, и неожиданно щедро плеснув содержимым под ноги, растянул рот в, чем-то напоминающем оскал, готовящегося к прыжку волка, улыбке.

— Пусть сегодня льется мед, а не кровь. — Безжалостно коверкая слова общего языка произнес он. Голос мужчины был глубоким и усталым.

Эддард вздрогнул. Зубы у старика были молочно-белые, неприятно острые и действительно больше подходили бы дикому зверю.

Подпиленные.

Мелькнула в голове ученого мысль.

Значит он из поклявшихся. Тех самых, что убивают любого, в ком есть хоть капля ромейской крови.

Несколько мгновений дикарка разглядывала стоящего перед ней пикта, перевела взгляд на остальных, чуть задержавшись на носилках с травницей и медленно кивнув, приняла протянутый бурдюк.