— Эта девочка. — Кивнув в сторону носилок, шаман дернул себя за бороду с такой силой, будто пытался ее вырвать. Она сделала за нас нашу работу. И лес свидетель — сделала ее получше, чем мы. — Голос старика задрожал. — Лучше, чем я во всяком случае. Не побоялась зачерпнуть силы на той стороне, из источника столь глубокого, что я не решался пить из него даже в лучшие годы. Без нужных песен, без охранных амулетов, без правильных жертв, без сотни духов удерживающих тебя от падения с этой стороны мира… Те пути, по которым прошло ее сердце, выпили ее как паук муху… Лишь ее упрямство и стоящий за ее плечом дух молодого воина удерживают ее от шага на дорогу сна. Если она выживет, станет великой вельвой. Ее душа сияет подобно луне. Чистая и яркая. Такие как она, рождаются раз в сотню лет. Я не могу не проявить уважение к такой храбрости. К такой силе. К такому таланту. Будь она хоть трижды южанкой.

— Времена меняются, да, Бердеф? — Вскинула бровь Сив. — Мне рассказывали, что любой встреченный тобой южанин, будь он хоть землепашец, хоть торговец, хоть жрец, хоть малый ребенок или беззубая старуха, заканчивают жизнь на ветвях священного дуба. Говорили, что ты поклялся убивать любого, кто не рожден на этой земле.

— Мой тебе совет. Никогда ни в чем не клянись, девочка. Боги любят посмеяться. — Немного потеребив перетягивающий в бороду, заканчивающийся парой костяных бусин, кожаный шнурок, шаман тяжело вздохнул. — К тому же, старость способствует раздумьям. А раздумья, позволяют смотреть на мир другими глазами. Правда, некоторые говорят, будто я размяк. Зим тридцать назад на мой зов пришло бы пять сотен. Теперь, только четыре по десять.

— А где тогда… — Резко замолкнув дикарка резко кивнула, в глубине ее зрачков мелькнуло понимание.

— В половине дневного перехода отсюда находится glaa’zev, или, как его называете вы, урочище, место, где границы между той и этой стороной слишком тонкие, чтобы быть безопасными. Место древней битвы. Иногда наши молодые воины ходили туда, чтобы испытать свою силу. Некоторые возвращались обратно. Иногда из него выходили laan’derev, искаженные. Слабые. Мелкие. Белки, мыши, птицы. Мы их убивали. Хотя могли бы просто не обращать внимания — они умирали сами. Через несколько дней. Они не были полными и дыхание этого мира было для них ядом. Пусть, даже наши предки не смогли выжечь гиблое место до конца, но они знали, как его оградить и ослабить. Кольцо камней-стражей и священные рощи выпивали из урочища силы, не давали родиться там ничему цельному, тем, кто мог представлять настоящую опасность. Но потом пришли южане. Поставили свои города.

— Поселки. — Кашлянул Эддард, но словно на стену натолкнувшись на холодный взгляд старика поспешно отвернулся. — Извините.

— Мы предупреждали их. Пытались объяснить, почему нельзя двигать камни и рубить священные дубы. Но они ответили бранью и стрелами. Позвали солдат. И мы ушли. Это было ошибкой. — Горестно покачав головой, шаман уставился на молча слушающую дикарку невидящим взглядом. — Камни сдвигали и переворачивали, рощи жгли, чтобы освободить места под пашни. Наши предки постарались на славу. Защита держалась много лет. Но в конце концов не выдержала. Зимой у нас начали пропадать дети и женщины. Охотники собрали облаву, и нашли тела. Ты здесь не просто так, и думаю, ты знаешь, что с ними делали. Их пытали, и смерть их была страшна. Laan’derev. Измененные иной стороной. Они любят боль и страх. Она дает им силы. Урочище прорвалось словно перезревший гнойник на старушечьей заднице. И исторгло из себя бесову уйму измененных. Леса просто кишат ими. Несколько кланов собрались и попытались справится сами. Собрали охотников. Выследили и убили большинство бродячих. Но laan’derev, не долго бродят в одиночку. Рано или поздно они сбиваются в стаи, роют норы, устраивают гнездовья. А вот стаи то мы и не нашли. Узнали о ее существовании только когда потеряли сразу несколько семей. Теперь я знаю, как это происходило. Они переходили через границу наших и имперских земель. Кочевали туда-сюда, то нападая на ваши, — пожевав губами, старик усмехнулся, — поселки, то вырезая наши кланы. Нас подвела разрозненность и малочисленность. Дюжина семей погибла, прежде чем мы об этом узнали. И даже тогда, совет вождей не захотел признавать проблему. Испугались, что собери мы людей, южане посчитают это нападением на свои земли и снова начнут жечь лес и устраивать большие облавы. Что легионы загонят нас еще глубже в чащу, к самой границе, туда, где ветра и стужа настолько злы, что мы захиреем и вымрем за пару лет. Так что пришлось делать все самому. — Коротко хохотнув, старик снова принялся теребить волосы на лице. — Как в дни своей молодости… Плевать в сытые рожи вождей, созывать воинов, платить залог их женам и детям, искать, выслеживать, дожидаться правильного момента…

— Здесь нет стаи. — Пара смешанных, не больше. — Покачала головой горянка.

— О да. — Оскал старика был страшен. — Они очень постарались замести следы. И у них это получилось. Когда я все-таки их нашел…

— Ты потерпел неудачу. — Голос дикарки был холоден как лед. — Потерял половину пошедших за тобой, и как говорят мне духи большую часть своей силы.

Над дорогой повисла тяжелая давящая тишина.

— Да, дочь гор. — Наконец выдохнул старик. — Правда колет мне сердце терновой колючкой, и боги свидетели я бы с радостью выдрал тебе за эти слова язык, но правда от этого не изменится. Я чувствовал ритм, чувствовал биение сил. Словно когтями по хребту. Знал, что в стае есть колдун. Но рассчитывал, что это лишь дикий laan’druze, не владеющий силой, а ее раб. Но я ошибся. Первый раз, когда решил напасть ночью. Не дав своим людям отдохнуть, не совершив нужных ритуалов и не позвав нужных духов. Их часовые не должны были стоять так часто, не должны были услышать, не должны были поднять тревогу. Но стояли, услышали и подняли. И против меня был не один одержанный дикими ветрами, а трое владеющих. Черный огонь, и алчущая тьма. Вот что нас встретило. Я убил двоих из них. Потерял половину привязанных духов, вычерпал свой колодец почти до дна, но вырвал из них жизнь и тот сгусток мерзости, что у них вместо души. Отправил их обратно в колесо. Воины, — кивнув в сторону хмуро молчаливо, стискивающих топоры и копья мужчин, шаман покачал головой, — сделали все что смогли. Но последний оказался сильнее и хитрее прочих. Обманул меня, навел морок и увел уцелевших. Разделил выживших и отправил их на юг. Я совершил ошибку. Помедлил. Вместо того, чтобы нагнать их врачевал раненных и провожал умерших на пути к вересковым долинам. И лишь потом разрешил пойти по следам. А теперь я стыжусь. Южанка, годящаяся мне в правнучки, сумела больше, чем я и четыре по десять воинов. Мы убили тридцать и три, она пять дюжин, laan’derev. И дала отпор владеющему силой. Теперь от laan’azave, стаи, осталось не больше трети. И они бегут. Уходят к glaa’zev. Если они скроются там. Если их не добить, уже этой зимой их станет больше. Много больше. Они станут умнее. И эта земля познает кровавый пир. А теперь я спрашиваю тебя. Я помню, как ты билась и на моей стороне и против. Я знаю, что между нами много чего осталось недосказанным и нерешенным. Я вижу на тебе кровь своих друзей и врагов. Я чувствую на тебе свежую смерть. Недавно ты убила laan’derev. Стоящие за твоей спиной духи шепчут, что он был большим как дом, а ты справилась с ним, прежде чем сердце успело бы ударить трижды. И даже не будила свою тень. Дети гор, обычно упрямые и крепкие как камни. А ты… Ты соткана из смерти… Мне бы пригодился такой воин. Я знаю. Наши народы редко жили в мире. Мы убивали друг друга с тех пор как стоят эти леса. У нас полно личных обид и претензий. И встреться мы в иных обстоятельствах, на камни лилась бы кровь, а не мед. Но сейчас я спрашиваю тебя. Сможем ли мы забыть о распрях Ничья Дочь? Пойдешь ли ты со мной?

Взгляд дикарки снова скользнул по группе пиктов.

— Я не люблю это имя, шаман. — Произнесла наконец.

— Но так тебя звали. — Медленно кивнув, старик усмехнулся. — Тогда ты была моложе. И лизала пятки Рогатого Топора. И слыша это имя бывалые воины ссались в штаны как малые дети.

Плечи великанши напряглись. — Считаешь, меня предательницей?

— Считаю, что судьба иногда запутанна и часто ведет не туда, куда нам хочется. — Покачал головой шаман.

— Где барон? — Сухо бросила горянка.

— Ба’арон? — Нахмурился старик. — Здесь не было южанских вождей, девочка.

— Бледный, худой, мелкий. С волосами как шерсть у овечки. Когда открывает рот, хочется заткнуть его камнем. — Пояснила великанша.

Раздув ноздри шаман несколько раз втянул воздух словно берущий след пес и понимающе улыбнулся.

— Молодая душа. Много гнева, лжи, страха, жажды власти… и, седые брови старика сдвинулись к переносице… — Мягкий как свиное сало, молодой и глупый. Глина а не человек. Но эту глину уже начали обжигать. Ты связана с ним словом крови… Они забрали его с собой.

— Дерьмо, — Покачав головой, горянка с шипением втянула в себя воздух. — Ладно, Бердеф. Я пойду с тобой, если ты отпустишь эту женщину.

— Она свободна. — В голосе старика прорезался метал. — А связана потому что здесь небезопасно. Ее дух ходит по дальним тропам. Видит то, что человек видеть не должен. Слышит то, что нельзя слышать. Если она найдет дорогу обратно… Когда она очнется, то ей будет нужно слово. Надеюсь, оно у меня найдется. С ней останутся двое. А’лкер и Вл’ок. Они проследят, чтобы с ней все было хорошо. И с этим южанином тоже.