Йер захотела снова отвернуться, но не отвела глаза.

— Мне дали много больше воли и наказывали меньше, стоило про вас сказать.

— Да неужели? — Кармунд чуть не засмеялся. — Ты ведь не трепала мое имя в половину столько, сколько остальные. Не говорила чуши вроде “Я пойду и брату Кармунду все расскажу”, как будто мне есть дело, что кого-то высекут за то, что не сумели донести кувшин от ремтера до кухни.

Это было правдой. Она опасалась и стеснялась говорить, что вовсе видится с ним — думала, что раз все знают, что он делал с остальными, то незамедлительно поймут, что она больше не чиста. И в целом лишнего старалась не просить и не наглеть — ведь он мог сам закончить это все в любой момент. Хватило бы разок заставить его думать, что она уж слишком много хочет, что оно того не стоит.

Поэтому же и теперь она старалась придержать язык, не спрашивать, зачем ему понадобилось знать ответ. Он редко так упорствовал, и это ее всполошило: чудилось, будто за интересом кроется что-то еще.

— И все-таки вы потакали мне и всем, кто до меня. Из-за чего? Раз уж вам так плевать, — спросила она вместо этого.

Он чуть прикрыл глаза, щеку подпер. Улыбка изменилась — стала мягкой и текучей, и такой Йерсена видела ее нечасто. Он рассматривал ее — за добродушием скрывалось то, что взгляд вдруг стал оценивающим.

— А ты взрослеешь, — благодушно изрек он.

Она не знала, собирался ли он этим напугать, но вдоль хребта пошли мурашки. Она понимала, что все кончится однажды. Понимала, что, должно быть, скоро. И боялась одновременно и дня, когда это случится, и того, что в глубине души, пожалуй жаждет этого — она устала.

Вот только в день, когда он пожелает ее бросить и забыть о ней, как забывал других, она опять останется совсем одна — ненужная и обернувшаяся пустым местом, каким и была всегда.

Но не могла же она честно этого сказать, хотя расспросами он вытрясал эти слова.

На самом деле она не хотела быть одна. Хотела, чтобы кто-нибудь о ней заботился и думал. Чтоб ее любили — пусть бы притворяясь.

Он, конечно же, не притворялся, да она и не просила. Он не любил ее, как не любил всех до нее, и не пытался убедить в обратном. Но ей удавалось убедить саму себя, что все-таки по-своему он ей симпатизирует — и ей хватало. И она была признательна.

Наверно из-за этого ей сделалось так больно от того, что время ее истекало.

— Ну и что с лицом? Накличешь дождь, испортишь всем погоду, — он легонько щелкнул ее по носу.

— Мне ведь недолго остается, да? — сама не ожидая своей смелости, спросила она прямо. — Я знаю, что вы оставляли всех гораздо раньше, чем их отпускали из приюта.

Брат Кармунд продолжал ее рассматривать — взгляд заострился и стал пристальней.

— И что с того? Боишься? Или же, наоборот, считаешь дни?

Она невольно дернула плечами и сама за это обозлилась — надо было сдерживаться, быть спокойной, потому что он приметил ее реакцию и будто понял для себя что-то без слов. И это ему не понравилось.

— Я просто хочу знать.

Он усмехнулся и перекатился на спину, уставился в высокий потолок. Там тоненькую паутинку в контуре из солнечного света колыхал сквозняк.

— Я попрощался с большей частью раньше, чем с тобой, — задумчиво проговорил брат Кармунд. — Ты вскоре сменишь здешний дормитер на дом учения, и станет неудобнее.

Она все поняла: времени оставалось до конца приюта. С жалкий месяц. Не сказать, чтобы она и вовсе не подозревала, но пришлось до боли вгрызться в собственную щеку изнутри, чтоб удержать лицо.

— Понятно.

Она села и взялась за котту, сложенную в стороне. Ей не хотелось на него смотреть, чтоб не обманывать себя надеждой, будто он хоть капельку грустит.

— Обиделась?

Взгляд грузно ощущался на спине. Она бы не решилась обернуться.

— На что? Я так и думала.

— Не знаю, но я вижу, что обижена. — Он тоже сел. — Ты в самом деле делаешься слишком взрослой, чтобы быть мне интересной, но, возможно, это к лучшему. Избавишься от нудной и надоедающей обязанности. Кроме этого не так уж много потеряешь.

Она натянула котту и разгладила все складки на боках, лишь только после этого взглянув через плечо.

— Я не увиливала от обязанностей никогда. Неудовольствия не выражала, — отчеканила она. — Я делала все, что должна, и получала оговоренное. Если этого больше не будет…

Она осеклась, не зная, как продолжить. Слишком честно было бы сказать “то больше я вам буду не нужна”. И слишком страшно. Она знала, что одна не справится.

Брат Кармунд усмехнулся — криво, терпко, с горечью, причин какой Йерсена не смогла понять.