Лицо у матери и в самом деле было изможденное, измученное, с мешками под запавшими глазами и усталым взглядом. В неверном свете узкого окошка чудилось, что из под забранных рыбьим хвостом волос на лоб сползал синяк — такая кожа была бледная и жухло синеватая.

Йергерт молчал.

— А знаешь, это почему? — продолжила она. — Да потому что ты, засранец, только добавляешь мне работы. Ты что, решил, что батька твой слишком здоров вернулся — надо хуже сделать? Ты хоть на миг этой пустой башкой, — Вельга отбила ему по виску дробь острыми костяшками, — задумался, сколько работы мне добавишь? Насколько дольше Гертвиг теперь будет на ноги вставать? Или тебе плевать?!

Йергерт сдержался, чтоб не потереть больное место, и старательно косил глазами в пол.

— Смотри сюда! Смотри, засранец, что бывает, если так себя вести. Тебе ведь мало было тело Гертвигу увечить, надо было его доводить — так, чтобы он теперь и день, и ночь видел свои видения, орал и спать всем не давал! Мне от него не отойти, ночами хоть привязывай, чтобы не вскакивал и не кидался на людей, а утром жопу отмывай и всю постель перестилай! Сестре Югетте руку перешиб — и кто за это будет отвечать? Полубезумный Гертвиг? Я?

Она с остервенением толкнула его прочь и прописала звонкую пощечину. Пихнула на кровать, забыв про новое белье, про стену, о какую он ударился, схватила за волосы и взялась тыкать лицом в постель с таким усилием, что если бы не ворох тряпок, перешибла бы и нос, и скулы.

Слюни и сопли вымарали простыни, лишь слезы он сдержал. И, скалясь и скуля, пытался вырваться или хоть упереться, только руки путались в бессчетных простынях.

— Ну хватит! Хватит! — кричал он, и где-то на краю сознания прекрасно понимал, что сорванный надрывный плач по брату Вингарду он не перекречит. — Не смей!

Рванувшись еще раз, он влетел в стену лбом, но все-таки сумел освободиться, отскочил и вжался в угол, пачкая ногами чистое белье.

Вельга дышала тяжело.

— Не сметь? — переспросила она между вдохами.

Йергерт смотрел затравленно и мешкал, только все-таки решился вякнуть:

— Да, не смей!

Она нехорошо прищурилась.

— Отец мой — рыцарь! — еще более тонко и жалко пискнул Йергерт. — Не смей так говорить, как будто он какой-то жалкий идиот. Он рыцарь! И герой! А ты…

— А я?.. — переспросила она вкрадчиво, когда он замолчал.

— А ты — никто, — почти что шепотом договорил мальчишка. — Полусестра. Простая баба. И без крови и без рода, и твоя работа — вытирать тут жопы всем. Ну а отец мой — рыцарь Дома Сорс Геррейн! И я таким же буду рыцарем! И ты должна нас уважать и почитать!

— Ах рыцарем ты будешь! — взвилась Вельга. — Рыцарем! Да хера с два! Я мужа потеряла с этим рыцарством, но сына — не отдам! Не смей, молокосос! И думать позабудь! Ты в Орден попадешь через мой труп, усек?!

— Ты говоришь как еретичка! — пискнул он. — Нас учат, что из-за таких вот малодушных все зло и случается. А я исправлю все, как стану рыцарем! И за отца я отомщу, и каждого еретика убью! Понятно тебе, да?!

Лицом Вельга заледенела. Сжала кулаки, втянула воздух через нос, и крылья его, побелевшие, дрожали.

— Ну хорошо, — произнесла она с обманчивым спокойствием. — Так хочешь сдохнуть? Или как отец закончить? Хорошо! Пошли!

— Куда?!

Она рванулась к нему, запросто сломила слабое сопротивление, стащила Йергерта с кровати. Он кричал и отбивался — безуспешно.

— Куда-куда! Пойдешь повесишь ленту по себе на древо! Хочешь сдохнуть — сам себя похорони!

И она волокла его к двери, словно забыв, что там полно людей. Мальчишка, растерявший смелость, рвался и орал, давясь слезами.

— Не хочу! Я не пойду!

— Пойдешь!

Он завизжал еще пронзительней, рванулся и под треск рвущейся ткани все же высвободился и мигом полетел к двери, лишь краем глаза разглядев, как Вельга оседает на пол и рыдает.

Йерсена бухнула об пол ведерко щелока, и рядом скинула перчатки из дубовой и затертой чуть не насквозь кожи, щетку, тряпки. Вздохнула, поплелась к колодцу за водой.

Брат Иштван проходил здесь, сунув вилку в рот, споткнулся — два зубца воткнулись в небо до упора, насмерть. Кровь растеклась большим пятном и въелась накрепко.

Йергерт воспользовался случаем и подобрал перчатки, сунул их за пояс, скрылся вновь, бесясь, что девка ходит слишком медленно.

Он предпочел бы от души плеснуть ей морду все это ведерко — видел, как слезает кожа и какие жуткие ожоги остаются после щелока — но опасался: по коридору то и дело кто-нибудь сновал. И потому вместо того он терпеливо ждал.