Коса — густая, пышная, с крепкую руку толщиной — прикрыла кончиком ладони, что сцепила настоятельница. В самом деле волосы по цвету — липовые ветви, даже седина того не прячет. У Йерсены не было таких волос и никогда не будет; ее — тоненькие, гладкие и темные, а косу заплети — крысиный хвостик.

— Что же, — выдохнула вдруг Йегана. Плечи ее распрямились, — тогда пусть решают Духи.

Она резко обернулась — волосы хлестнули по стене. Прошла к столу.

— Ты чародейка, так что для тебя не лишними будут айну. Я раздобуду снадобье и заплачу. Если случатся западные — я тебя признаю, и ты будешь мне послушной внучкой, пока смерть не заберет меня в небытие. Не станешь ни перечить, ни артачиться, все сделаешь, как я скажу, по той простой причине, что я дам тебе, селянской девке, жизнь, какая полагается наследнице Рода и Дома. Если хочешь отказаться — говори сейчас. Потом отказ я не приму.

Йер распахнула рот — и лишь захлопнула его назад. Она не знала, что сказать.

Айну не доказали бы на самом деле ничего — они показывали только то, чьей крови в тебе больше — Западной ли, Северной ли, Южной или же Восточной. Даже этого наверняка не угадать — и в Западных Домах могли родиться те, в ком больше от других народов — слишком уж они перемешались. Только не Йерсене спорить, если настоятельница пожелала разрешить все так.

Какая-то ее часть жаждала не согласиться, отказать. Ей страшно было так вверять себя чужой и странной женщине, какая может захотеть всего.

Но в то же время Йер прекрасно понимала: у нее один лишь шанс. И, если уж на то пошло, ей предлагали ровно то, чего она отчаянно желала: Орден и семью. Поэтому она не знала, отчего ей страшно.

Выбора на самом деле не было. Она зажмурилась и выдохнула:

— Я согласна

Над предместьями горел закат, небо марал багрянцем и напоминал: на западе война. Года сменялась, и на фоне их течения порою приходили вести добрые, но всякий раз они оказывались лишь предвестниками новостей дурных — любой успех однажды оборачивался неудачей, и так раз за разом.

Йерсена спрашивала себя иногда: а почему бы просто не послать побольше войск? Не может же ведь быть, чтоб силы Полуострова превосходили силы остальной страны. А ведь в одном Лиессе конвент больше, чем в иных баллеях, только вот конвент этот сидит годами в праздности и ждет, какие новости придут. Долгое ожидание иматывало, отупляло и сосало силы хуже, чем сосали кровь полища касн.

Но годы шли. Закаты оставались красны и кровавы, комтурство не посылали на войну, и братья в оживлении шумели в ремтере.

Как будто той войны и не было.

Среди обычной суеты Йерсене повезло суметь заметить брата Кармунда, и они вместе сели в уголке, подальше от чужих ушей.

Ей очень нужно было рассказать про настоятельницу.

Он слушал и молчал, и после долго думал, а вокруг стоял многоголосый смех. Йер оглянулась: красный свет пронзал грязные окна, оседал на спинах, лицах и разбрасывал по помещению смутные тени — иссякал очередной привычный день. Его последний свет перекрывался рыжим — в огоньках светильников и белым — пара сестер-чародеек вывесили над плечами колдовские огоньки. Йер тоже так умела, но не стала, чтобы меньше привлекать внимания.

— Довольно любопытно, — отозвался наконец брат Кармунд и погладил подбородок пальцами. — И что ты хочешь?

Она растерялась от вопроса.

— Я не знаю, что мне делать, — только и смогла сказать Йерсена. — Я не понимаю. И мне неспокойно.

Он чуть рассмеялся. Тихо, едва слышно, но ей сделалось неловко и от этого.

— И мне бы было неспокойно вверить себя посторонней женщине.

— Но ведь так надо. И так все живут.

Он тяжело вздохнул. На смену смеху пришел долгий и тягучий взгляд.

— Не так. Послушай: тебе правда нужно, чтобы Дом тебя признал, без этого никак. Но это предложение с подвохом.

— В чем он?

— Если бы она хоть бы на миг поверила, что ты из Линденау — ей бы было дело до тебя все эти годы. Ты теперь должна задать себе вопрос: из-за чего она решила про тебя вдруг вспомнить?

— Потому что ей нужна была наследница?..

— Но только ты-то не подходишь, понимаешь? Если допустить, что ты на самом деле не из Линденау, — он легонько подцепил шнурок на ее шее, вытянул наружу перстень, — ты — никто. Простолюдинка. Одно дело вверить комтурство дальнему родственнику, но другое — сироте-селянке, да еще и из еретиков.

Камень в кольце блестел — многие грани разом отразили свет заката, огоньки, сияющие в ремтере, и зелень ожила и запереливалась, будто рассыпалась искорками из-за всякого движения.

— Не говоря еще про то, что если этот перстень не достался тебе от отца, то он украден, — продолжал безжалостный брат Кармунд. — Понимаешь, сколько всего это может значить?

Йер мучительно сглотнула. Ей не нравилось все это — все, что Кармунд говорил.

— Так почему же она выбрала тебя? Есть дальняя родня. И, кажется, есть даже внуки — все они имеют право занять комтуство по крови. Понимаешь?