ногу, где под носком на щиколотке прятался малозаметный шрам.

Он с ужасом вспоминал то время, когда Юэн взял перерыв в музыке из-за этого

шрама. Бернард верил, что Юэн сильнее собственных фобий, и его желание

выступать на сцене слишком велико, чтобы пойти трещинами от собачьего укуса, но всё же было тревожно какой-то период слышать его песни только дома.

Спустя время, конечно, всё наладилось, и ребята вновь воссоединились, с

прежним азартом погружаясь в репетиции и обдумывание стратегий

продвижения. А там пошли концерты, на которых Бернард подрабатывал

фотографом, звукозапись в студии и трансляции песен по местному радио, и всё

вроде стало как прежде, даже лучше. Однако порой как тень проскакивала мысль

о произошедшем...

После лёгкого перекуса они пристроились отдохнуть на солнышке. Чуть

прохладный ветер приятно обдувал лицо. Слышался стрёкот кузнечиков и

сверчков, из подлеска доносились птичьи голоса и шелест листвы.

— Здесь больше никого нет, — сказал Бернард, — можешь снять кофту.

Помедлив секунды две, Юэн стянул тонкий лонгслив и, подложив его под голову, улёгся на траву.

— Даже не помню, когда в последний раз моего тела вот так касались солнечные

лучи, — усмехнулся он.

Оторвав травинку с пушистым кончиком, Бернард провёл ею по животу Юэна

над поясом шорт.

— Щекотно, — улыбнулся Юэн, приподняв веки.

— Знаю, — ответил Бернард и продолжил рисовать травинкой невидимые линии

на его теле.

Он обвёл мышцы пресса, поочерёдно заключил соски в окружности, коснулся

ключиц и провёл по шее, которую Юэн податливо подставил.

— Ты тоже можешь снять футболку...

Недолго раздумывая, Бернард последовал рекомендации, жаркое солнце сразу

припекло плечи и спину. Он снова взял травинку и провёл кончиком Юэну по

плечу, потом медленно опустился к предплечью и, склонившись, оставил на

шраме невесомый поцелуй. Юэн глаз не открыл, но губы его растянулись в

улыбке.

Зажав травинку во рту, Бернард продолжил эту незатейливую игру. И мягкий

пушистый кончик вновь касался ключиц и шеи Юэна, порхал по его грудине и

животу, легко задевал соски.

Пока они вот так лежали, солнце успело несколько раз скрыться за облаками и

снова вынырнуть. Ветер волнами покачивал траву. Юэн делал вид, будто

задремал, хотя порой касался оголённой груди и пресса Бернарда тыльной

стороной пальцев и тихонько улыбался, пока травинка рисовала узоры на его

коже.

Огладив едва ли не каждый дюйм его тела, Бернард склонился и поцеловал Юэна

в приподнятый уголок рта.

— Наверное, с тебя хватит солнечных ванн, — сказал он, потянув за край кофту

из-под его головы. — А то обгоришь.

— Да, — согласился Юэн, привставая.

Бернард тоже взял футболку, но успел только протиснуть голову через ворот, как

ощутил прикосновение пальцев к своей спине, а потом и мягких губ к лопаткам.

Он так и застыл, склонившись к согнутым коленям.

— А ты как будто уже немного загорел, — прошептал Юэн.

— Наверное, моя кожа иначе воспринимает солнце.

— Я давно это заметил.

Юэн поцеловал Бернарда между лопаток, взъерошил ему волосы и, натянув

лонгслив, поднялся.

— Поехали, Бёрнс.

И они снова пустились в путь по витиеватым грунтовым дорогам, местами

натыкаясь на огромные лужи со вчерашней бури, пока не достигли точки

назначения.

Реку было слышно издалека. Бернард с Юэном пересекли перекинутый через неё

хлипкий мост и подъехали к каменной водяной мельнице. Бернард даже

удивился, что она ещё работала. И не просто работала, а процветала. Неподалёку

отстроили пекарню, где они купили выпечки и свежеиспечённого (ещё горячего!) хлеба. Правда, там же всё и съели, примостившись на покрытых мхом камнях

около мельницы, слушая журчание и плеск воды и смотря, как крутится колесо.

Бернард достал из рюкзака старый снимок, на котором он был вместе с

родителями на фоне этой самой мельницы.

— Ты не показывал эту фотографию, — сказал Юэн, «примеряя» изображение с

картинки на реальность.

— А я её сам только недавно нашёл. В очередной коробке отца было много