Она села, прислушиваясь, чувствуя холод комнаты, который не могло полностью прогнать даже электрическое отопление.

Чувства активизировались, обострились, стали резкими и острыми.

Она чувствовала станцию вокруг себя, и, как и ее комната, она не была в порядке.

Что-то здесь не так.

Неглубоко дыша, пытаясь унять стук собственного сердца, она прислушивалась. Ко всему. Звук храпа из других комнат. Кто-то несет вахту во сне.

Но ничего не было, совсем ничего.

Станция по-прежнему напоминала могилу, и это было неправильно. Всегда кто-нибудь был рядом. Техперсонал или кто-нибудь грохотал на кухне, отдаленный шум просматриваемого DVD и прослушиваемого компакт-диска. Может быть, кто-то из парней снаружи заводил снегоочистители. Ученый пересекает сектор станции и направляется к метеорологической хижине или астрономическому куполу.

Всегда было что-то.

На Хобб было двадцать пять человек... но в тот момент она была уверена, что станция пуста.

Слушай.

Да, она слышала звук сейчас.

Он появился и быстро исчез. Странный звук. Царапанье, словно вилкой провели по стене дальше по коридору.

Она напряглась.

Услышал звук снова. На этот раз ближе.

Там кто-то был, передвигаясь по коридору странным образом, совершенно не похожим на шаги. Она слышала, как они задевали стены, царапая, когда проходили мимо них. Резиновый, скользкий шум, словно змеи обвивались вокруг других змей. А потом от двери запахло едкой, острой вонью, похожей на химикаты.

Кто бы или что там ни находилось сейчас, оно остановилось перед ее комнатой, дыша тихим шорохом ветра, идущего сквозь мехи.

Батлер была в ужасе.

Страх прошел по ней тошнотворными горячими волнами. Она почти почувствовала себя физически больной. Ее трясло, белый жар разливался по груди.

Послышался скрип, шелест и шум, словно виноградные лозы – целый лес – задевали дверь, пытаясь найти путь внутрь.

Дверная ручка начала трястись, с дребезгом заходила взад и вперед.

Она всегда держала дверь запертой. То, чему ты учишься, когда ты одна из трех женщин в лагере, полном грубых мужчин.

Снова это дыхание, теперь более глубокое, как будто его владелец был возбужден.

Потом шепот: "Батлер".

Она чуть не закричала от этого звука.

Ей пришлось прижать кулак ко рту и прикусить костяшки пальцев, чтобы не закричать. Этот голос. Боже мой, пронзительный и вибрирующий. Так насекомое может произнести ваше имя. Ей хотелось думать, что, возможно, это был Кортланд или Ван Эрб, оба любили розыгрыши, но она знала, что это были не они.

Голосовые связки человека не могли издавать такой звук.

Что бы там ни было... она не могла себе представить, чем это может быть.

Оно ждет вас. Оно знает, что вы здесь.

Химическая вонь все еще стояла в воздухе, тяжелая и ужасно едкая.

Затем бухающие, глухие шаги удалились по коридору.

Пять минут ничего, кроме тишины.

Запах выветрился, остался только странный послевкусие, похожее на запах в мастерской таксидермиста. Запах обезвоженных существ.

Она спустила ноги с кровати, жалея, что у нее нет пистолета. Но на станции личное оружие было запрещено. Пытаясь вести себя тихо, она выдвинула ящик и вытащила складной нож. Она не представляла, что это могло быть, но не сомневалась, что ей грозит опасность. Ей не нужно было этого говорить: она чувствовала это позвоночником и низом живота.

Не зная, хорошая это идея или нет, она включила свет.

Все выглядело так же, как и шесть часов назад, когда она легла спать. Но ее не оставляло мучительное подозрение, что кто-то или что-то было в комнате, просматривало вещи и, возможно, стояло над ней, пока она спала. Ей не хотелось думать о том, что это могло быть.

На стенах и потолке кристаллизовался иней. Уже наступившая полярная зима давала о себе знать дыханием ледникового ветра.

Вздохнув, Батлер надела мешковатый свитер и обула ботинки, чтобы ноги не примерзли к полу.

Именно тогда она заметила куски льда возле маленького стола.

Они таяли.

Как будто кто-то вышел из пронизывающей минусовой тьмы снаружи, и лед осыпался с них. Бумаги были разбросаны повсюду, скомканные, как будто с ними грубо обращались. И что-то вроде слюны, влажной и вязкой, налипшей на бумаги.