Старцы сказали ему, что так и будет.

Что однажды он станет таким, как они, и будет ими. Но он не должен рассказывать Реллинг то, что он знал, потому что для Реллинг еще не время знать эти вещи. Слим очистил все это из своего разума, отказался помнить это.

Затем в тот день Реллинг привязала его и ввела ему этот наркотик... тогда ему пришлось вспомнить. И когда он вспомнил, Древние снова коснулись его. В основном те, нежить, у которых не было тел. Реллинг хотела узнать об улье, о миллионе глаз, а нежить не хотела, чтобы она знала... они прошли сквозь стены, и все утонуло в голубом тумане... все тряслось, дрожало и рушилось. Эти разумы, не были индивидуальными, а были клетками одного и того же устрашающего мозга, и могли бы разнести Реллинг и станцию, но они этого не сделали.

Им нравилось наблюдать, как люди узнают о себе.

Им нравилось, как люди приходят к истине.

Но с того дня Слим на самом деле не был Слимом. Он не был частью улья, хотя он был тронут им и погружен в него, а после этого уже никогда не стать целым. Древние вызывали у него отвращение... но он понимал их, как заключенный понимает своих тюремщиков. Они делали то, что делали, потому что это было частью их плана мира.

Но Реллинг?

Реллинг была хуже.

Реллинг была человеком, и она была первой, кто предал свою собственную расу. Для Слима это сделало ее еще более отвратительной, чем-то неприятным и извивающимся, что нужно было раздавить.

Теперь Слим был один в темной камере, где Реллинг держала его.

Не было ни света, ни звука. Даже пол и стены были бесшовными и не текстурированными. Не было абсолютно никаких сенсорных стимулов. Реллинг называла это сенсорной депривацией. Когда вас не отвлекает то, что снаружи, вы принимаете то, что внутри, и освобождаете это.

Да, он был один в камере.

Другие были рядом, Старцы, но они предпочитали наблюдать и молчать. Поэтому без них, которые толпились в его разуме и открывали там вещи, Слим вспоминал. Может быть, это были сны, а может быть, они были реальностью. Теперь между ними, казалось, не было большой разницы.

Он мог видеть женщину, симпатичную молодую женщину с колючими ярко-рыжими волосами. Она держала за руку маленькую девочку. Слим знал, что он с ними. Они шли по лесу, и у маленькой девочки была палка, которую она называла своей волшебной палочкой. Она сказала, что может взмахнуть палочкой и заставить волшебные звезды упасть с неба... раз, два, три. Женщина засмеялась, и Слим засмеялся, и маленькая девочка сказала, что хочет отправиться с ним в холодное место, на Северный полюс, но он сказал ей, что это не Северный полюс, а Южный полюс и...

О Боже...

(рэйчел?)

Это ты?

(рэйчел... рэйчел???)

"Я помню, я помню...

Нет... НЕТ... НЕ ЗАБИРАЙ ИХ, ЗАБИРАЙ ИХ У МЕНЯЯЯЯ...

Жидкий, теплый поток заполнил его разум, стирая все это, и он знал, что это Древние не хотят, чтобы он думал об этих вещах. Но как раз перед тем, как это было стерто - смыто, как ластиком стирающим что-то написанное на доске - там было что-то, что-то сильное и реальное, и оно приносило радость и боль и... и он не был уверен, что именно, только то, что это была безупречная чистота, которую они у него отняли.

Они приближались.

"О, пожалуйста, не трогайте меня, не трогайте меня снова, только не снова".

Он знал, что это не призраки, не немертвые, а живые Древние.

Они приближались к нему сейчас.

Его мозг вспыхнул от боли, и он закричал. Они могли нежно, безвредно прикоснуться к вам... но иногда они могли ударить вас током, или их щупальца были такими горячими или такими холодными, что могли обжечь вас.

Он слышал шелест их крыльев и резиновый звук их треугольных лап по полу, скольжение их конечностей. И этот резкий, тошнотворный аромат, который исходил от них.

Они начали говорить с ним этими жужжащими голосами, которые было больно просто слышать. Да, да, да, он сделает то, что они хотят. Он убьет себя, если они попросят, только пожалуйста, пожалуйста...

"Не боль, не боль, не боль..."

Они были тенями вокруг него.

Тени, которые проходили сквозь стены, становились плотными, как только проходили сквозь, но все еще оставались тенями. Скопившиеся, чуждые, жуткие тени, которые были живыми, вязкими и дышали. Он слышал кожистые трепетания крыльев, скребущий звук конечностей. Да, они двигались вокруг него в теневом шоу форм и искажений, кружащимся сухим горячим ветром, воющем вихре крыльев, глаз и тянущихся щупалец, и Слим начал мысленно кричать: "Я никому ничего не сказал... они хотят знать, Реллинг и другие хотят знать, но я... НЕ БУДУ... ГОВОРИТЬ... ИМ..."

Теперь он стоял и не помнил, как встал, но он стоял. Они кружили вокруг него, напирали со всех сторон, существа, которые приносили тьму, намного более темную, чем в камере. Это была тьма, которую можно было почувствовать, узнать и от которой можно было уклониться.

Они прикасались к нему.

Извивающиеся пальцы-усики.

Прикосновение змей.

Ползучие змеи... жгучие, маслянистые, сжимающие.

И глаза... эти красные, красные глаза смотрели на него и в него, живые, электрические и бестелесные, снимая слои психики и души так же аккуратно, как скальпели, обнажая красное, влажное мясо под ними. Они питались его воспоминаниями, разворачивали слои луковой шелухи души, обертывавшей и питавшей то, что было под ним, касались его, сортировали, наполняли собой, пробирались через интимные и тайные места, как черви, прогрызающие туннели в мясе... А затем они отстранились, когда он потерял сознание, упал на одного из них, и эти гладкие, холодно-горячие конечности поставили его обратно. Он дрожал и стонал, теперь отделенный от всего, чем он был раньше, его воспоминания были пережеваны и поглощены ими.