Шрифт:
— Выходите! — позвал Каззетта. — Заговорщики мертвы. — Он посмотрел на нашего пациента. — Больше не дышит?
— Да.
Каззетта поморщился, словно съел что-то тухлое.
— Не важно. — Он махнул люпари. — Отнесите трупы наверх и повесьте вместе с остальными. На балконах палаццо, на городских воротах. Перед Каллендрой и у катреданто. Пусть висят на виду у вианомо. — Нахмурившись, он посмотрел на мертвого юношу. — Улица увидит их — и улица скажет нам имена.
Часть 3
КАНИ ИНГРАССАНО
(наволанская детская песенка)
Кани инграссано!
Кани инграссано!
Патри, матри, туотто стилеттано.
Нера ла нотте, росса ла страда,
Фратри, фигли, соно гарротано.
Амичи, куджини, перче но?
Вино д’инсетти, сангуэ вискозо.
Кани инграссано!
Кани инграссано!
ПСЫ ЖИРЕЮТ
(вольный перевод)
Псы жиреют!
Псы жиреют!
Заколоты мать и отец.
Ночь черна, улица красна,
Удушены братья, сестры и дети,
Друзья и кузены — а почему бы и нет?
Вино насекомых — липкая кровь.
Псы жиреют!
Псы жиреют!
Глава 27
В еритано ди Амолючия. Карло Каваллини.
Имена произносили шепотом. Имена мертвых, имена тех, кто на нас напал.
Домионо Ассиньелли.
Отец приказал разложить тела несостоявшихся убийц перед воротами нашего палаццо, словно товары, аккуратно, в ряд, по росту и возрасту; у кого-то перерезано горло, у кого-то вспорот живот, у этого не хватает глаза, у этого вскрыто бедро.
Марко Парди.
Кровь текла ручейками между камней мостовой, гудели мухи, собаки шныряли вокруг, надеясь урвать кусок. И со всей Наволы к нам ползли сплетники — из переулков и магазинов, гильдийских канцелярий и кварталов слуг, желая увидеть мертвецов, желая воспользоваться возможностью, зная, что после резни всегда приходит время торговли.
Родрико ди Картабриси.
Имена за золото. Обычай, столь же священный в Наволе, сколь и свет Амо.
Винчи Оккиа. Серио Белланова.
Закутанные в плащи фигуры крались в горячей туманной мгле к воротам Палаццо Регулаи, напоминая призраков в ночи, и так же быстро исчезали, чтобы никто не увидел, как они поживились за счет кровопролития.
Джорджо Броджа, Джованни Весуна.
Они шептали имена бывших друзей и неверных любовников. Делились именами соседей. Иногда даже предлагали имена кровных родственников, ведь ненависть глубоко укоренилась в Наволе, и обиды, пусть и скрытые, жили долго.
Амодео э Амолюмио Пикобраккьо.
Имена были священным подношением — за золото, за услугу, за месть, иногда даже за верность архиномо ди Регулаи, — и каждое имя поручали заботам Каззетты, чтобы он, в свою очередь, тоже мог сделать подношение.
Дейамо Песчируссо, Бруно ди Лана, Антоно Люпобравиа.
Жены пробуждались на рассвете — и находили рядом мертвых мужей, с кинжалом в глазнице, с головой, пришпиленной к подушке. Сыновья хватались за горло посреди песни и блевали черной желчью в тавернах, среди близких друзей. Дочери исчезали с уроков в катреданто и развеивались словно дым, как будто соблазненные самим Калибой. Их тела находили в темных переулках, с зияющей алой улыбкой на шее. Собаки таскали отрезанные руки по улицам, словно добычу, а за ними гонялись дети, привлеченные блеском золотых колец на пальцах.
Именем Каззетты стали пугать детей.
Веди себя хорошо, дитя мое, или придет Каззетта и украдет тебя ночью спящего.
Будь послушным, дитя мое, или придет Каззетта, отрежет твой язык и сварит.
Веди себя тихо, дитя мое, и никому не рассказывай тайны нашей семьи. Даже шепотом не говори про наши связи, про то, с кем мы обедаем и кто приходит к нам в палаццо.
Веди себя прилично, дитя мое, или мы можем разделить судьбу архиномо ди Лана, которых повесили на окнах их собственного палаццо: всех, патро, матра и фильи. Шея вытянута, язык багровый, глаза выпучены, как у рыбы, а вианомо тычут пальцами и смеются над стекающей по их ногам мочой, пока они дергаются, пытаясь вдохнуть.