Джованни кинул на меня мрачный взгляд.

— Стилеттоторе твоей семьи не славится сдержанностью. Половина друзей моего кузена уже мертвы, несмотря на то что они не нападали на тебя со сталью. Теперь Веттино прячется за городом, каждый день ожидая, что какой-нибудь крестьянин продаст его имя за золото Регулаи. Он не может спать, потому что боится визита демона Каззетты. — Джованни стиснул мои руки и с мольбой произнес: — Он просто хочет вернуться домой. Он обещает отречься от таких друзей и больше никогда не говорить плохо о вашей семье. Пожалуйста, Давико. Ради меня. Помоги Веттино. Пощади его. Я сказал ему, что твое слово крепко. Сказал, что ты добр.

Джованни искренне просил за своего кузена, и в этот момент — в большей степени, чем во время нападения, или нашего отчаянного бегства, или последовавшей кровавой мести — я понял, что для меня все изменилось.

Най. Не изменилось. Сломалось.

Вот он я, сижу рядом с другом, к которому испытываю большое уважение, а он умоляет сохранить жизнь его кузену. Казалось, будто связь плетения Вирги между нами распустилась, оставив лишь несколько истрепанных нитей. Хуже того, я понял, что не могу ответить на мольбы Джованни. Расстояние между нами слишком велико, хоть мы и сидим рядом. Вот что самое ужасное.

Все мы ищем доверия и общества других людей. Это естественно. И необходимо. Немногие создания Амо могут жить без любви и компании. И все же в то мгновение, когда Джованни с волнением ждал моего ответа, я понял, что мои губы не желали произносить обязательство, которое хотело дать сердце. Я понял, что не хочу чинить порванные связи нашей дружбы.

Быть может, вы подумаете обо мне плохо. Мы идеализируем доверие и дружбу Севиуса и Ривуса, солдат, которые были как братья и никогда, ни при каких обстоятельствах — даже самых ужасных — не предавали друг друга и не отказывались прийти на помощь. Все мы хотим считать себя столь же верными. Но мифы — плохой учебник, когда слова становятся покровами, а фаччиоскуро — бритвенно острым искусством.

Вот с чем я столкнулся: боязнь поверить — дилемма Арахеи. Сделка с пауком. Вопрос истинных сущностей.

Был ли кузен Веттино опасным человеком или простым дураком? Можно ли было верить его клятвам? Мог ли он вновь присоединиться к заговорщикам? Был ли он искренним — или просто испугался, потому что его друзей стерли в порошок? Осмелюсь ли я проявить милосердие? Хватит ли мне смелости подарить прощение тому, кто ходил одними путями с людьми, желавшими вонзить кинжал мне между ребер? И еще более мрачный вопрос: знаю ли я Джованни? Он был моим другом. Я считал его хорошим человеком. Но Пьеро я тоже называл своим другом. Что я знал? Чему мог верить? Что было истинным? Все это было мне неведомо. Сокрыто, как царство Скуро.

И все-таки я до сих пор стыжусь того, что сказал Джованни в тот день.

— Не мне решать.

Слова труса.

— Но... ты архиномо ди Регулаи, — возразил Джованни. — Признанный. Ты прошел Вступление... — Он покраснел, осознав, что зря упомянул мой день имени — ту самую причину, по которой мы теперь вели переговоры, сами в этом не признаваясь. — У тебя есть власть, — неубедительно закончил он.

Хотел бы я ответить хоть что-то, хотя бы проклясть кузена Джованни и его заговоры. Хотел бы я обнять своего доброго друга и вручить ему дар милосердия — или встать и пообещать отомстить. Теперь, оглядываясь назад, хотел бы я сделать выбор.

— Скажи своему кузену, чтобы подал прошение Каззетте. Если Веттино невиновен, Каззетта об этом узнает и не причинит ему вреда.

Джованни поник. Джованни, который всегда был добрым, достойным и мудрым, всегда был надежным. Но я боялся — и больше не верил даже тем, кто заслуживал доверия. Я видел, что причинил ему боль, и отчаянно желал взять свои слова назад. Но я боялся — и потому не сделал этого.

По сей день я помню отчаяние Джованни — и по сей день испытываю стыд. Друзей нужно ценить. Они заслуживают хотя бы откровенности.

Оглядываясь назад, я сожалею о многих своих провалах и слабостях, но мой провал с Джованни по-прежнему как шип в сердце. Я был не тем человеком, каким себя представлял. Сидя за доской, я не притворялся лучшим мечником, или мастером фаччиоскуро, или отъявленным хитрецом.

Но я считал себя хотя бы верным другом.

Вот чего я лишился, когда убийцы бросились ко мне с мечами.

Они не лишили меня жизни.

Они лишили меня доверия и достоинства.

Най. Если быть честным перед Леггусом, я сам отказался от доверия и достоинства — из страха, что они погубят меня.

Глава 28

Охота Каззетты не кончалась. Но, вопреки мнению некоторых архиномо, он не был одержим жаждой убийства.

Каждый публичный акт мести был просчитан и выверен, поскольку за каждое имя, отправленное к Амо, мы получали новые имена — и с их помощью начали различать гобелен предательства, который долгое время был скрыт от наших глаз.

Каждое имя было ниткой — и чем больше ниток мы тянули, тем четче видели большое плетение, постепенно раскрывая великолепное произведение искусства, с множеством цветов и фигур. Можно было подивиться открывшейся перед нами картине, несмотря на ее злобу... Картине столь изящной, столь изысканной в деталях.