В политическом смысле мой отец считал Мераи существенным буферным государством против Шеру и хотел, чтобы оно зависело от нашего влияния, а не было верно королю Андретону, как в прошлом, когда мерайцы разрешили армиям Шеру пройти через перевалы в наши земли. Красный город, как иногда называли Мераи, располагался на перекрестье путей, его влажные, плодородные речные земли с трех сторон были окружены горами. Мы с юга, Шеру с запада, Вустхольт с севера. И Весуна с востока, вдоль морского побережья. Перевалы Мераи становились труднопреодолимы, если мерайцы хотели их защитить, а налоги разрушительны, если мерайцы считали кого-то своим врагом. Дешевле было инвестировать в дружбу.

— И потому Давико сидит, запутавшись в хитрых сетях своего отца, с пожелтевшими гроссбухами и тремя счётами, погрязнув в плесневелых тенях, пока бедная госпожа Ленивка чахнет. — Челия еще энергичней почесала собаку за ушами и под подбородком. — Бедная госпожа Ленивка.

— Рядом со мной найдется местечко для юной сиа, если она не будет соблюдать осторожность, — предупредил Мерио.

В ответ Челия только рассмеялась.

— Терци абакасси, сенци гаттименси.

Трое счётов, но нет мозгов. Или, точнее, нет кошачьих разумов. Сенци гаттименси. История из нашего детства.

Мерио грозно посмотрел на нее, но она лишь подмигнула мне и вновь произнесла:

— Терци абакасси, сенци гаттименси.

— Я и в первый раз тебя услышал, — проворчал я.

Она начала мурлыкать мелодию, потом запела:

Жил да был человек,

Который считал,

Что сможет разбогатеть.

Он был мастером чисел,

Повелитель чернил и незримых вещей.

Он брал в руки счёты — и деньги сами собой

Возникали в гроссбухах.

А люди верили, о, как они верили...

Но!

Три его кошки тоже умели на счётах играть,

И играли, как кошки

С мышами.

А потому мыши возникли —

И стали пищать, и бегать, и есть, и плясать...

— Я не трое счётов и не три кошки, — перебил я. — Меня ждет серьезная работа.

— Ай, маэстро Не-Три-Кошки! Итак... — Она забрала у Туллио стул и подтащила его к моему столу. Уселась. Переплела пальцы и положила на них подбородок, изображая серьезность. — Какое еще дело заставляет нашего молодого Быка считать, что ему необходимо испортить этот весенний день?

— Ну, я должен написать письмо нашему капо ди банко32 в Торре-Амо и пригласить его отправиться на север в честь моего дня имени. Я должен польстить ему и навести на мысль, будто я тот человек, которого он сможет уважать, когда мой отец отойдет от дел.

— Но его щека уже отмечена твоим отцом. К чему льстить?

— Мерио говорит...

— Дружба не менее могущественна, чем деньги и договоры. — Мерио наставительно поднял палец. — А иногда более могущественна, сиа. Слова, которые человек произносит, пачкая свою щеку, подобны сухим пустынным ветрам Зурома, если он не смочит их кровью своего сердца.

— Сиа Наветта говорит, что любое слово мужчины — лишь сухой ветер, — возразила Челия. — Это в лучшем случае, а скорее — ветры из задницы.

— Сфай, сиалина! Вы слишком молоды, чтобы видеть мир в столь мрачном цвете!

— Этот человек, Филиппо, — продолжил я, — судя по всему, любит шутки про шлюх и священников. Он их собирает и обменивает.

— И про козлов, — добавил Мерио. — Не забудьте, что особенно ему нравится про козлов.

— И про козлов.

— Какой очаровательный мужчина. — Челия задумалась. — Тогда расскажи ему историю про нашего каноника Гарагаццо. Что-нибудь про религиозного толстяка, который заставляет монашек вылизывать складки жира на его животе.

— Это богохульство.

— Вовсе нет. Все монашки об этом твердят. Говорят, что его складки воняют, как бани Скуро. Уверена, ты можешь добавить что-нибудь про козлов и не погрешить против истины. — Челия вновь занялась Ленивкой. — То, что Давико назвал тебя Ленивкой, — настоящее преступление, — заворковала она, энергично почесывая собаку. — Ужасная клевета про такую хорошую девочку. Хорошую девочку, которая только и хочет, что бегать на воле и играть, вместо того чтобы сидеть здесь, в темноте, среди гроссбухов и чернил.