Аган Хан сдвинул брови:

— Мое невезение не столь велико, но...

— Да-да, — нетерпеливо перебил Каззетта. — Мы все слышали истории. Слышали легенды. Слышали о человеке, который знал женщину, у которой был дядя, который видел что-то этакое. Я поверю в фат Калибы или зуромских джиннов, когда кто-нибудь принесет их глаз, который можно положить на стол Девоначи, рядом с символом калларино. Вот тогда я поверю.

Все рассмеялись.

— И все же я верю, — сказал патро Сфона. — Я не могу отмахнуться от них лишь потому, что мне не выпала честь встретиться с ними лично. Ромилья не похожа на земли вокруг Наволы, где каждый дюйм грязи занят, или возделан, или замощен человеком. Когда Амо вознесся и возвысился над другими богами, те бежали в Глубокую Ромилью, чтобы спастись от яростных огней Амо. Их укрыли темные пещеры и прохладные озера, далекие, уединенные места, до которых недели пути. — Он кивнул мне. — В таких местах они могли сбить со следа пылающих гончих Амо, так же, как вы сбили со следа вашего защитника Агана Хана, и потому здесь в большей степени, чем где-либо еще, старые боги живы, и мы их почитаем. В Глубокой Ромилье, истинной Ромилье... Что ж, мы живем на ее краю и даже здесь иногда видим странности, но я знаю людей, которые осмеливаются добывать в Глубокой Ромилье шкуры каменных медведей, мех туманных волков и когти теневых пантер, и они говорят, что там по-прежнему творятся загадочные вещи. Я сам ничего такого не видел, но эти люди не из любителей сельской магии и суеверий. Может, они неграмотны, но... — Он умолк, подбирая слова. — Они чувствуют, понимаете? Чувствуют то, что их окружает. Чувствуют Ромилью так, как, возможно, в некоторой степени почувствовал ее наш молодой Бык с его знанием леса. Как бы то ни было, я в них не сомневаюсь.

— Чи. — Каззетта покачал головой. — Я повидал немало вещей, которые люди считали волшебными, и существ, которых принимали за богов, но, приглядевшись, я видел лишь обман, лживые речи жрецов и суеверия. Меня нельзя убедить. В моих глазах все это — целование амулетов Амо.

— Правда? — спросил Мерио, разливая вино. — Даже в Парди мы знаем: если хочешь, чтобы сыр состарился как надо, отдай немного Калибе, ведь он любит коз и позаботится о том, чтобы с молоком все прошло как надо.

— Сыр? Вы используете сыр в качестве доказательства существования Калибы?

— А что вы имеете против сыра?

Беседа текла дальше, а я погрузился в уныние, жалея, что рядом нет Деллакавалло, который поверил бы мне. Деллакавалло спросил бы, какого размера был отпечаток лапы или ощутил ли я в тот момент Фирмос. А потом я задумался, было ли все правдой или самообманом, и снова пожалел, что вообще заговорил об этом.

Вокруг вино текло рекой, но, хотя я и сидел за столом, казалось, что я очень далеко от этих людей и от этого вечера. Я видел, что отец избегает смотреть на меня, чтобы не выдать разочарования. Видел, как Мерио уплетает абрикосовый джем и пардаго, говоря, что больше в него не влезет, а потом все равно берет добавку. Видел, как Аган Хан становится веселее с каждым выпитым стаканом и показывает, каким образом хурский солдат крепит меч на бедре при помощи куска веревки; и видел Каззетту, следящего за каждым движением каждого слуги, стражника и человека за столом, за каждой очищенной тарелкой, каждым поднятым стаканом, каждым уроненным ножом...

Я видел их всех, и следил за всеми, и чувствовал себя очень далеким от них — созданием Фирмоса, случайно попавшим в компанию созданий Камбиоса. Но потом я взглянул на Челию — и с изумлением осознал, что она смотрит на меня с нежным выражением.

Когда наши глаза встретились, она беззвучно произнесла слова извинения, и я сразу понял, что они искренние. Челия любила дразнить, но не любила ранить, и я был благодарен ей за заботу; я почувствовал себя лучше и не таким отстраненным. Быть может, я все-таки не столь далек от Камбиоса, как мне казалось, и, быть может, на самом деле я счастливее, чем часто воображал.

Вспоминая этот момент, я думаю, что неслучайно именно Челия отвлекла меня от одиноких размышлений о Фирмосе. Девушка, которая не боялась запутанных путей Камбиоса и уверенно шагала по ним.

Иногда я гадаю, какой стала бы моя жизнь, не будь Челия моей сестрой.

Часть 2

Глава 10

–Покатайся со мной, Давико.

Челия хлопнула перчатками по моему письменному столу. Она была одета в серую юбку и бриджи для верховой езды; ее щеки раскраснелись, темные глаза проказливо сверкали.

— Мне скучно, а на улице светит солнце.

О ее прибытии в банк возвестила суматоха внизу, знакомая волна возбуждения и благоговения, пробегавшая по абакасси и нумерари, когда те приветствовали Челию и лебезили перед ней. Ее голос просочился наверх, искрящийся и свежий, шутливый и поддразнивающий писцов; если бы не подсчеты золота и ведение гроссбухов, эти люди непременно последовали бы за ней, словно псы, стосковавшиеся по угощению.

Услышав, что она пришла, я сразу понял: меня ждут проблемы.

Повзрослев, Челия стала еще более самоуверенной. Она сломя голову кидалась в любые авантюры и тащила меня за собой — иногда по моему желанию, иногда против, но тащила. Когда мы были детьми, ее затеи были детскими: прокрасться по темным коридорам для прислуги, изображая фат и пугая служанок Сиссию, Тимию и Джорджо. Теперь, когда мы выросли, она хотела скакать галопом по холмам на головокружительной скорости, или подглядывать за посланниками, которые приходили к отцу в поисках милостей и кредитов, или, переодевшись слугой, подслушивать разговоры в красильном квартале, где вианомо без всякого почтения обсуждали архиномо, а в сточных канавах текла разноцветная вода.

Челия действовала стремительно, а ее ум работал еще быстрее, и с годами она стала мне не просто сестрой. Она стала мне другом — пусть и дурно на меня влияющим.

— Я знаю, что ты меня слышишь, — сказала Челия, вновь хлопнув перчатками. — Поехали кататься.

Вокруг нас щелкали костяшками отцовские нумерари, сверяя отчеты и числа, но я знал, что они оторвались от работы. Челия отвлекала их не меньше, чем меня, пусть и по иной причине.

— Я занят, — ответил я, пытаясь вспомнить слова, которые собирался написать.