— Я хочу, чтобы собаки сожрали его кишки на глазах у его дружков-писсиолетто!

Я подавил желание нырнуть под отцовский стол, где с внезапным проворством уже скрылась Ленивка. Эта попытка спрятаться была весьма комичной, поскольку с годами собака заметно выросла и теперь ее длинные ноги и поджарое туловище торчали из-под стола со всех сторон. Она больше не была маленьким щенком.

Калларино швырнул Мерио зимний плащ и направился прямиком к огню. Мерио негодующе вскинул брови из-за столь бесцеремонного использования его тела в качестве вешалки, но отец сделал умиротворяющий жест и взмахом руки велел Мерио уйти и забрать с собой насквозь промокший плащ калларино. Я воспринял это как сигнал, что мне тоже следует удалиться, но, когда начал вставать, отец положил ладонь на мою руку, и по его взгляду я понял, что нужно остаться и послушать.

— Борсини, — сказал отец, — полно вам. Как я понимаю, кто-то мешает вашей работе?

Не догадываясь о том, что происходило за его спиной, калларино протянул руки к огню и стал растирать пальцы.

— Сегодня у Ла Черулеи ледяное дыхание. Она вселила холод в мои кости.

Отец подмигнул мне.

— Ваша кровь недостаточно горяча, чтобы вас согреть?

Калларино повернулся спиной к камину и скорчил гримасу:

— Вы любите шутить. Однако вам не следует улыбаться, когда Томас ди Балкоси преподносит вам тарелку дерьма.

— Балкоси? Неужели?

— Вы мне не верите?

— У вас так много врагов, что я в них путаюсь.

— Рад, что вам весело. — Калларино вновь повернулся к огню. — Этот человек — аспид в моей постели. — Он смотрел на пламя, и лицо было оранжевым, как морда одного из демонов Скуро. — Я позабочусь о том, чтобы его разорвали на Куадраццо-Амо, и это станет уроком всем его дружкам из номо нобили ансенс.

— У вас нет более изящных вариантов?

— Я не могу сжечь его заживо: в это время года древесина слишком мокрая. Нет, придется отрубить ему голову. Кровь зальет все камни куадраццо, его жена будет рыдать, а дочери — молить о пощаде.

Согретый этой воображаемой местью, калларино подошел и плюхнулся в кресло напротив отца. Окинул взглядом библиотеку.

— Где этот ваш нумерари? Который с сырами.

— Вы отдали ему свой плащ.

— Правда? Он принесет чай?

— Уверен, что он известил кухню о вашем прибытии, — сухо сказал отец.

— Вы могли бы одолжить мне Каззетту, — заявил калларино.

— Чтобы он принес вам чай?

— Хватит со мной шутить. Вы сказали, что хотите чего-то более изящного. Каззетта мог бы незаметней всех разобраться с Балкоси. Стилет. В переулке. Капля серпииксиса в бокале...

Отец кинул на калларино резкий взгляд.

— Скверная смерть. Кровавая рвота едва ли будет незаметной. — Он поднял руку, останавливая калларино. — В любом случае сейчас Каззетты здесь нет. Он выполняет поручения далеко отсюда.

Калларино сжал губы, разочарованный тем, что не сможет привлечь недоброе внимание Каззетты к Балкоси. Вновь оглядел библиотеку.

— Этот ваш нумерари принесет к чаю сыр?

— Мерио прекрасно знает ваши вкусы. Он всегда заботится о деталях.

— Ему следовало стать поваром, а не нумерари. Кто слышал про нумерари-пардийца? Нумерари должен быть наволанцем. Жители Парди едва могут сосчитать собственных овец.

— Мерио очень хорошо справляется со своей работой.

— Я бы никогда не нанял пардийца. Это все равно что доверить боррагезцу охрану твоей спины. — Взгляд калларино упал на меня, сидящего рядом с отцом. — О! Давико! Я тебя не узнал. Принял за скривери. Ты так вырос!

— Да благословит вас Амо, патро Корсо.

Это было формальное приветствие, которое, по словам наложницы отца Ашьи, следовало использовать в беседе с важными людьми, но калларино отмахнулся.

— Патро? Ты зовешь меня патро, как незнакомца? Чи. Со мной тебе не нужны формальности. Зови меня дядей. Или сио. Или стариком Борсини — и покончим с этим. Мы почти семья. Нам ни к чему формальности.

Загнанный в угол, я покосился на отца, но не получил никаких указаний, а потому почтительно склонил голову и решил придерживаться наставлений Ашьи.

— Да, патро. Спасибо, патро.

Улыбка калларино стала шире.

— Ай! Ты хороший мальчик. — Он протянул руку и взъерошил мне волосы. — Хороший, воспитанный мальчик. И вырос, как трава, с нашей последней встречи. — Он более внимательно оглядел меня. — И с каждым днем все больше напоминаешь отца. — Калларино подмигнул отцу. — Всегда приятно видеть подтверждение того, что это твой отпрыск, вери э веро?22 — Он откинулся в кресле. — Я велел слугам день и ночь следить за моей новой женой. Пока она не забеременеет, глаз с нее не спущу.

— Уверен, что ваша жена рада вашему вниманию.

— Рада или нет, я не дам наставить себе рога, как случилось с тем клоуном Паццьяно. — Калларино нахмурился. — По крайней мере, не в этот раз.

— Вам лучше знать.

Я плохо улавливал смысл беседы, но чувствовал, что речь шла о чем-то неприятном. И подобно собаке, которая не понимает человеческую речь, ощущал напряжение в воздухе.

Несмотря на свою невежественность в отношениях мужчин и женщин, я действительно вырос, пусть и не так значительно, как утверждал калларино. Прожив почти двенадцать лет в свете Амо, я уже не был крошечным мальчонкой, которому приходилось вставать коленями на стул, чтобы увидеть поверхность стола.