Он чудовище.

Он просто мальчик.

Я беру его в объятия. Прижимаю.

— Всё в порядке, — говорю я, и на этот раз, кажется, я действительно так думаю. — Я с тобой. Я…

Что-то сползает с его шеи. Его кожа — вся свободная на плечах. Кажется, будто на нём мокрая футболка. Липкая органика прилипает к моим рукам.

Я слышу едва различимый звук разрыва, когда его кожа расходится вдоль позвоночника.

Плоть отделяется от затылка одной полосой, как паутинка.

Я тяну сильнее.

Он запрокидывает голову, и я вижу, как плоть отделяется от носа. Его рот приоткрывается, кожа на губах на секунду задерживается, но потом тоже отходит.

Вот так. Почти готово. Ещё чуть-чуть…

Я собираю в руках сброшенную кожу, ещё тёплую. Влажную. Две дыры там, где были глаза, теперь пустые. Его рот — просто тонкая щель.

Его тело стало ещё больше. Он вырос на несколько дюймов, его свежая розовая плоть теперь свободна от тесного кожного покрова.

Генри был прав. Скайлер — линяющий краб.

мамочка

Он снова протягивает руку. Сначала я не понимаю, чего он хочет. Ему снова нужно обнять? Что я должна сделать? Нет — это что-то другое. Он хочет чего-то другого.

мамочка

Он тянется к моим рукам. Он хочет свою кожу назад.

Хочет своё одеялко.

мамочка

Он забирает кожу из моих рук, и я позволяю ему. Он подносит руки к щели на лице и широко раскрывает её.

А потом съедает.

Всю.

Я наблюдаю, как мальчик начинает трудоёмкий процесс проглатывания сброшенной оболочки целиком. Сначала он берёт кожу с головы и проглатывает её одной полосой. Он не жуёт, просто глотает кусочек за кусочком, позволяя ей скользнуть в горло.

Затем переходит к плечам. Ему приходится запихивать пустые пальцы в рот руками. Сначала один рукав, потом другой.

То же самое с торсом. С талией.

Ноги — последние. Самые большие прозрачные спагетти в мире. Лодыжки проскальзывают между губ, затем пятки, и наконец все десять пальцев.

Голова, плечи, колени и пальцы, колени и пальцы.

Когда он заканчивает, я притягиваю его к себе.

Ты когда-нибудь держала животное, пока оно отдыхает? Не домашнего питомца. Что-то дикое, существо, которое выживает, только если всегда начеку, никогда не расслабляется.

Эта дикая доверчивость. Эта связь. Любовь чего-то природного.

Я чувствую это сейчас. С ним. Ощущаю уязвимость его тела, пока держу его на руках. Бешеный ритм его жужжащегосердца отдаётся в груди.

Этот беззащитный ребёнок. Это беспомощное существо. Он дрожит, и я сжимаю объятия, окутывая его, давая понять, что он в безопасности, что я здесь, пока его кожа снова начинает твердеть.

Кто ты, Скайлер?

В голове материализуется слово, больше похожее на шёпот, чем на мысль. Тулпа . Мыслеформа, ставшая плотью.

Что, если Генри действительно создал этого мальчика?

Что, если я помогла?

ТРИ

Генри прислонился к двери моего номера, когда я заезжаю на парковку, используя косяк как опору. Классическая поза разочарованного отца. Кажется, будто меня сейчас отругают за то, что я вернулась позже положенного. Он отходит от двери только после того, как я глушу двигатель, морщась от заходящего солнца. На свету он выглядит бледным.

— Давай зайдём внутрь, — говорит он, открывая дверь Скайлера и помогая ему выйти, — пока нас никто не увидел…

Любой проезжающий мимом подумает, что видит семью, измученную долгой дорогой, едва волочащую ноги к своему мотельному номеру.

Какая же мы картина.

Кровь Лиззи высохла на ковре в виде узора из ржаво-красных морских анемонов. Мухи роятся над остатками фастфуда и обёртками. Я вижу мечехвоста, его клешни теперь неподвижны, панцирь расколот пополам.

— Почему бы тебе не остаться здесь ненадолго, — говорит Генри, проводя мальчика через бисерную занавеску. — Маме с папой нужно поговорить.

Мы теперь семья ?

— Ты вернулась, — говорит он, когда возвращается.

— Мне некуда идти.