Я аккуратно разбил глиняный короб. Внутри, в облаке чёрной пыли, лежала она — моя первая стальная пластина. На вид она была многообещающей. Поверхность стала тёмной, матовой, с лёгким кристаллическим блеском. Я понёс её к наковальне, чтобы провести главный тест — на упругость и твёрдость.

Я положил пластину на край наковальни и нанёс по ней один, несильный, контрольный удар молотком.

ХРЯСЬ!

Вместо ожидаемого упругого, мелодичного звона настоящей стали раздался резкий, сухой, отвратительный треск. Пластина разлетелась на несколько кусков, как будто была сделана из дешёвого стекла.

Я в шоке уставился на обломки. Тихон, стоявший рядом, испуганно отшатнулся. Я подобрал один из осколков. На изломе металл имел крупную, блестящую, серебристую кристаллическую структуру.

«Чугун! — мысль обожгла мой мозг. — Это же высокоуглеродистый чугун! Он впитал слишком много углерода! Как?! Как, чёрт возьми, это возможно?! Температура была верной, время — тоже… Почему диффузия шла с такой чудовищной, неконтролируемой скоростью? Мой уголь слишком активен? Или я всё-таки перегрел, и моя система контроля температуры по цвету пламени — полная ерунда? Не понимаю… Это не имеет никакого научного смысла!»

Я провёл всё утро в раздумьях. Сидел у остывшего горна, перебирая в голове все переменные. Не мог найти ошибку. Но инженер во мне не мог смириться с необъяснимым результатом. У меня родилась новая гипотеза.

«Хорошо. Допустим, я недооценил местные условия. Допустим, по какой-то причине — из-за невероятной чистоты моего угля или каких-то неизвестных свойств этого железа — процесс здесь идёт на порядок быстрее. Значит, нужно радикально снижать и температуру, и время выдержки. Действуем методом половинного деления».

Я решил повторить эксперимент. Я был зол, разочарован, но не сломлен. Это была просто ещё одна инженерная задача со скрытой переменной.

Отковал новую тестовую пластину. Снова приготовил глиняный ящик, снова засыпал его угольным порошком, но на этот раз вдвое меньшим количеством. Снова запечатал и отправил в горн.

На этот раз я был предельно осторожен. Я поддерживал температуру на более низком уровне — тёмно-вишнёвом, а не оранжевом. Это примерно семьсот пятьдесят-восемьсот градусов. И время выдержки я сократил ровно вдвое — до пяти часов. Я неотрывно следил за горном, боясь отойти даже на минуту.

Когда время вышло, я снова дал всему медленно остыть. С замиранием сердца я разбил второй ящик. Новая пластина выглядела лучше, не такой зернистой на поверхности. С надеждой, смешанной с тревогой, я понёс её к наковальне.

Я ударил по ней молотком.

На этот раз раздался глухой, вязкий, унылый звук «ТУК!».

Пластина не сломалась. Она просто согнулась, оставив на своей поверхности уродливую вмятину от моего молотка. Я поднёс её к верстаку и провёл по ней напильником. Напильник легко, со смачным скрежетом, снял толстую стружку.

«Мягкое железо! — с нарастающим отчаянием понял я. — Оно почти не впитало углерод! Процесс просто не успел начаться как следует! Этого не может быть!»

Я попал в технологические ножницы. Я стоял между двух огней. Один набор параметров давал мне хрупкий, бесполезный чугун. Другой — оставлял меня с мягким, бесполезным железом. Золотой середины, той самой драгоценной стали с содержанием углерода от 0.8 до 1.2 процента, казалось, не существовало.

Я стоял посреди своей кузницы. Передо мной на наковальне лежали вещественные доказательства моего полного провала. С одной стороны — хрупкие, как стекло, осколки чугуна. С другой — мягкая, бесполезная гнутая железка.

Вся моя уверенность, весь мой научный оптимизм улетучились. Я попал в технологический тупик.

«Этого не может быть, — шептал мой мозг, отказываясь принимать реальность. — Теория верна. Я знаю её наизусть. Материалы чистые — я сам их приготовил. Оборудование работает безупречно — я сам его построил. Но процесс неконтролируем. Это как пытаться приготовить стейк, который получается либо абсолютно сырым, либо сгоревшим дотла, без всяких промежуточных стадий. Здесь есть какая-то переменная. Критически важная переменная, которую я не вижу. Которую я не могу измерить и проконтролировать. Я слеп!»

В припадке ярости и бессилия я пнул ногой холодное основание горна. Боль в пальцах ноги немного отрезвила меня, но не принесла облегчения. Мои знания, моё величайшее преимущество, оказались бесполезны. Я мог рассчитать всё до тысячных долей процента, но не мог увидеть, что происходит внутри раскалённого глиняного ящика в реальном времени. Я был гениальным теоретиком, которому завязали глаза и отобрали все измерительные приборы.

Я смотрел на свои провальные образцы. До поединка оставалось всё меньше времени, а я не просто не продвинулся вперёд. Я откатился назад, стоял перед глухой, непробиваемой стеной. Мой такой стройный, такой логичный план разбился о проклятие углерода.