— Батя, ты всё не так понял. Те ребята вообще не при делах, — попытался оправдаться я.

Но мои слова только сильнее разозлили мужчину. Его пухлая физиономия скорчилась, превратившись в злобную гримасу, и бита устремилась мне в колено. Кое-как я успел задрать ноги, и удар просвистел мимо. Меня чуть закрутило, и следующая подача угодила мне в бедро. Потом ещё раз. Я быстро смекнул, что уворачиваться дело гиблое. Это только больше разгневает осатаневшего пухляша. Поэтому я стал активно извиваться, пряча колени и подставляя вместо них под биту мясистые ляжки. Так хоть кости и суставы мне не переломает.

— Лучше помолчи, Горюнов. Ты, чепух, не догоняешь, как я зол, и что с тобой сделаю! — пропыхтел Батя, намахавшись. — И запомни, шваль, для тебя я Михаил Павлович! Заруби себе на носу, пока я сам этого не сделал.

— Михаил Павлович, я отработаю, — поспешил вставить я слово. — Весь долг, до копейки. И даже больше.

— Чем ты, сука, отработаешь? Жопой что ли?! — снова плюнул в меня усатый катала.

Толпа шестёрок захохотала. Послышались оскорбительные и унизительные комментарии, касательно моей ориентации. Между прочим, совсем необоснованные…

— За игральным столом, — без улыбки пояснил я. — Вы же знаете, у меня ловкие пальцы…

— Ты чё, баран, хочешь, чтобы за мной закрепилась слава лохотронщика?! — округлил глаза Батя.

Ой-ой, актёрище! Ну перед кем тут из себя святошу строит? Да все здесь собравшиеся знают, что он не брезгует грязными приёмчиками во время игры. Лично слышал, как он хвастался, что «завалил под фуфло фраера» и снял с того полтора миллиона за один кон. Но ляпнуть такое вслух при всей его братве — это гарантировано подписать себе смертный приговор. Даже если бы у меня были железобетонные доказательства.

— Михал Палыч, я прошу вас поверить и дать мне ещё один шанс. Я обещаю, что принесу немало выгоды!

Я действительно больше не желал никого убивать. Хотел забыть те ужасные пять лет, прожитые в бесконечных схватках и то, в кого они меня превратили. Права была, Гесперия, когда говорила, что я топлю во мраке собственную душу! Каждая капля пролитой крови легла клеймом на мою совесть, но не сделала сильнее. Если во мне осталось хоть что-то человеческое, то я обязан доказать это сейчас. Я не смогу получить прощения у всех тех, кто умер во имя моих целей. Но я хотя бы проведу зримую черту между Маэстро и настоящим Александром Горюновым. Я отделю от себя ту часть личности, для которой убийство было лишь удобным и доступным инструментом. Это слишком простой путь. И он ведёт в никуда. В царство вечной тьмы.

Я попытаюсь оставить всё позади. Оставить в прошлом. Я буду стремиться к свету! Стремиться во что бы то ни стало! В противном случае, меня ждёт участь ничуть не лучше смерти. Тот человек в стальной маске — это не я! Он возник в моём разуме, как щит, за которым Александр Горюнов прятался, силясь справиться с обрушившимися на него злоключениями. И теперь я сознательно отказываюсь от той личины!

Я вложил в свою реплику всю искренность, на которую был способен, и всю боль, которую испытал под чужими звёздами. Я буквально распахнул свою душу, чтобы убедить собеседника в чистоте своих намерений. Истово клялся, что исправлю всё, если получу возможность. Но…

Пухлое лицо Бати неприязненно скривилось. Он брезгливо поморщился и в очередной раз сплюнул на пол.

— Ты, Горюнов, полный кретин, если думаешь, что я поведусь на твою дичь. Запомни, фуфлыжник, ты никто! Говно без хлеба! Тупорылый и излишне самоуверенный чепушило, который попутал берега. И мне это уже надоело.

Катала отдал биту одному из своих людей и взялся за монтировку.

— Значит, послушай, меня, гнида… — прошипел Батя. — Я тебе не дам уйти легко. Сначала разомнусь сам, а потом отдам моим ребятам то, что от тебя останется. Будешь наглядным пособием для всех окрестных чертогонов. Чтобы каждый мудак, считающий себя самым умным, сто раз подумал, прежде, чем пытаться меня кинуть.

— Батя, я прошу тебя, не делай этого, — в отчаянии помотал я головой.

— Давай-давай, сучёныш, скули громче, — жестоко осклабился бандит.

Я бессильно прикрыл веки и судорожно вздохнул. Что бы я ни делал, как бы ни старался решать вопросы посредством убеждения, но каждый раз… КАЖДЫЙ ЧЁРТОВ РАЗ, точку во всём ставит насилие.

— Почему? Ну почему я никак не могу победить тебя, Маэстро? — обратился я в пустоту.

— Чего ты там бормочешь, парашник?! Я сказал, СКУЛИ ГРОМЧЕ! — заорал Батя, распаляя самого себя.

Словно в замедленной съемке я увидел, как изогнутый клюв монтировки нацеливается мне в живот. Катала взял такой размах, что один удар без труда бы размочалил мне половину внутренних органов. Однако на пути тяжелого инструмента вдруг возникла мутная плёнка энергетического щита. Орудие звякнуло и отскочило от «Покрова», а сам Батя от неожиданности выронил его из рук.

— А-а! Чё за херня?! Что это?! — широко раскрыл он рот и попятился.

Остальные отморозки тоже удивлённо загомонили, не понимая, что за сила остановила удар.