Я протянул руку. Фрол слегка замешкался, известие о моём новом титуле дошло в деревне до каждого, и могучий кузнец слегка заробел, но потом решительно тряхнул головой и ответил.

Мы скрепили договор крепким рукопожатием. Егор смотрел на нас с такой благодарностью, что я невольно улыбнулся.

— Отужинаете с нами, воевода? — предложил кузнец. — Жена небось уже заждалась.

Мы провели вечер за столом в его доме, обсуждая планы совместных проектов. Кузнец оказался кладезем идей, когда понял, какие возможности открывает дар его сына. К концу ужина отец и сын уже увлечённо спорили о конструкции магически усиленного нагрудника.

Возвращаясь домой под звёздным небом, я размышлял о тяжёлой доле родителей в Пограничье. Фрол не был упрямым традиционалистом — он был отцом, который каждый день видел, как уходят и не возвращаются чьи-то сыновья. Егор же горел желанием использовать свой дар во всей полноте, не понимая до конца, какую цену могут потребовать его мечты. Найти баланс между защитой близких и позволением им расти — вот что оказалось труднее любого боя.

Ночь прошла спокойно.

Я проснулся на рассвете от непривычного шума, доносившегося откуда-то из острога. Выглянув в окно, попытался разобрать, что происходит — похоже, вся эта суматоха исходила от главных ворот.

Быстро одевшись, я вышел во двор. Утренний воздух был свеж и прохладен, трава блестела от росы. Шум усилился — теперь я отчётливо различал громкие голоса.

И тут над острогом взлетела песня. Женский голос, сильный и чистый, выводил какую-то изумительную мелодию. Голос был особенный — не высокий и не низкий, а что-то среднее, бархатистое и глубокое одновременно. В исполнении певицы даже простенькие слова звучали завораживающе.

— Что за чертовщина? — пробормотал я, направляясь к воротам, откуда доносилось всё это безобразие.

Я направился к воротам острога, откуда доносилась вся эта суматоха. Ещё не дойдя до места, услышал восторженные итальянские восклицания, перемежающиеся радостными всхлипываниями. Свернув за угол амбара, увидел поистине удивительную картину.

Джованни Альбинони, наш экспрессивный хирург, кружил на руках даму весьма внушительных габаритов. Женщина была не то чтобы толстая — скорее крупная, высокая, с пышными формами. Как худощавый Джованни вообще удерживал её на весу, оставалось загадкой — видимо, чудесная сила любви придавала ему нечеловеческие силы.

— Mia cara! Mia adorata Варвара! — выкрикивал он сквозь слёзы, продолжая кружиться.

Дама — а это несомненно была Варвара Уварова — громогласно выводила какую-то оперную арию, стискивая в объятиях хирурга так, что тот начинал синеть. Её меццо-сопрано действительно обладало удивительной глубиной и бархатистостью, хотя в данный момент громкость исполнения заставляла ближайших кур в панике разбегаться.

Жители острога высыпали на шум, образовав полукруг зевак. Среди них я заметил Илью и Лизу Бутурлиных. Молодые аристократы стояли с открытыми ртами, наблюдая за этой сценой воссоединения влюблённых.

— Прохор, — Лиза дёрнула меня за рукав, когда я подошёл ближе, — это… это нормально, что у тебя посреди деревни какая-то женщина поёт во всю глотку?

Илья добавил, едва сдерживая смех:

— И при этом душит твоего доктора в объятиях?

Я улыбнулся, наблюдая, как Джованни наконец опустил свою возлюбленную на землю, но продолжал целовать её руки, приговаривая что-то на смеси русского и итальянского.

— У нас в Угрюме бывали картины и более странные, — ответил я молодым Бутурлиным. — Это Варвара Уварова, если вам интересно.

— Уварова? — Лиза нахмурилась. — Мы никогда с ней не встречались лицом к лицу. Она редко посещала публичные мероприятия Сергиева Посада.

— Да, — кивнул Илья. — У неё была репутация нелюдимого человека. Говорили, что она целыми днями музицирует и читает книги, избегая светского общества.

В этот момент Альбинони заметил меня и, не выпуская руки Варвары, потащил её в мою сторону.

— Воевода! Маркграф! — его лицо сияло таким счастьем, что невозможно было не улыбнуться в ответ. — Позвольте представить вам… хотя вы, наверное, уже догадались… Это моя Варвара! Моя спасительница! Мой ангел!

Варвара Уварова оказалась именно такой, как описывал влюблённый итальянец. Высокая, статная женщина лет тридцати с небольшим, с пышными формами, которые не могло скрыть даже строгое платье. Волосы цвета спелой пшеницы были заколоты в тяжёлый узел на затылке, карие глаза с золотыми искорками смотрели на меня с подчёркнутой вежливостью.

— Маркграф Платонов, — она сделала безупречный книксен, сохраняя холодную дистанцию. — Благодарю за гостеприимство.

Её тон был ровным, почти ледяным. Я понимал причину такого поведения — как бы она ни осуждала преступления своей семьи, как бы ни конфликтовала с отцом, дядей и двоюродными братьями, пытаясь привлечь внимание княжеской власти к их злодениям, они всё же были её кровными родственниками. А я их убил.