Я сжал кулаки под столом так, что костяшки побелели. Держи себя в руках, Разумовский. Дыши. Она именно этого и добивается. Провоцирует.

— Какая же она мерзкая гадюка! — зашипел у меня в голове Фырк. — Еще и издевается! Дай мне волю, двуногий, я бы ей сейчас в глотку вцепился! Был бы я материальным, она бы у меня сейчас была тонким слоем по стеночке размазана!

— Что, нечего сказать, Илья? — Борисова явно наслаждалась каждой секундой моего молчания. — Правильно. Говорят, молчание — золото. Вот и молчи. Может, научишься со временем не лезть, куда не просят.

Она отвернулась, намереваясь с триумфом заняться своими делами. Но я не собирался давать ей последнее слово.

— Почему же, есть что сказать, Алина, — произнес я ровным, почти безэмоциональным голосом. Она удивленно обернулась. — Ты говоришь, что тебя оправдали. Это так. Но давай смотреть на факты, а не на юридические формулировки. Факт в том, что был пациент, которому ты поставила неверный диагноз. Факт в том, что ты назначила ему смертельно опасное лечение. Факт в том, что анализы, подтверждающие мою правоту, нашлись в мусорном баке.

Я сделал паузу, глядя ей прямо в глаза.

— Система тебя оправдала. Это ее право. Но я — не система. И для меня ты — не коллега. Ты — опасный дилетант, который ради своих амбиций готов был убить человека. И пока я работаю в этом отделении, я буду следить за каждым твоим шагом, за каждым твоим назначением. И при первой же твоей ошибке, поверь мне, я сделаю все, чтобы она стала для твоей «карьеры» последней. Так что работай, Алина. Работай идеально. И молись, чтобы наши пути больше не пересекались.

Ее лицо перекосило от злости. Уверенность и снисходительность испарились, уступив место чистой, незамутненной ненависти.

— Да ты… — она зашипела, как змея, но договорить не успела.

Именно в этот самый момент дверь в ординаторскую с грохотом распахнулась, и в нее, как ураган, влетел Шаповалов.

— Так, хомяки, хватит прохлаждаться! — заорал он с порога. — Ночью привезли целую охапку тяжелых, нужно их быстро разобрать, пока они не…

Он осекся на полуслове. Его взгляд упал сначала на меня, потом на сияющую, как новый рубль, Борисову, потом снова на меня. Он мгновенно оценил наэлектризованную до предела атмосферу в кабинете.

— Я смотрю, у вас тут и без новых пациентов весело, — хмыкнул он. — Искры так и сверкают.

Он прошел к своему столу, бросил на него папку и с тяжелым вздохом посмотрел на меня.

— Да, Разумовский. Придется тебе потерпеть эту занозу в одном месте. Таков приказ нашей дорогой и горячо любимой главврачихи, а идти против Кобрук — себе дороже. Так что, увы, барышня остается с нами.

Он перевел тяжелый взгляд на Алину.

— Так что работай, Борисова. Работай. Но учти. Как только из-за тебя кто-нибудь из пациентов реально отъедет в морг, я тебя уволю в ту же секунду. И можешь потом жаловаться хоть самому Императору. Мне будет плевать.

Борисова лишь дерзко усмехнулась.

— Не дождетесь, Игорь Степанович.

Эта война была только в самом начале.

— Так, раз все в сборе, — Шаповалов с шумом хлопнул ладонями по столу, игнорируя повисшее в воздухе напряжение. — К делу. Величко — на тебе сегодня все послеоперационные палаты. Проверишь швы, дренажи, назначения. Фролов — в приемный покой, там с утра завал. Борисова, — он сделал короткую, но многозначительную паузу, — пойдешь ассистировать Киселеву на плановую грыжу. Троакар подержишь, камеру посветишь. Шаг влево, шаг вправо без его приказа — пеняй на себя. Разумовский, ты останься. Все остальные — марш работать.

Ординаторы молча разошлись, оставив нас вдвоем. ?Я стоял, сцепив руки за спиной, и чувствовал, как внутри все клокочет от ярости.

Больше всего в жизни я ненавидел несправедливость. А то, что произошло сейчас, было ее концентрированным воплощением.

Было преступление. Был виновный. Но система почему-то решила, что проще сделать вид, будто ничего не было.

— Присядь, Илья, — Шаповалов указал на стул напротив себя. Голос его был на удивление спокойным. — Я понимаю, тебя сейчас рвет на части. Меня, если честно, тоже. Но с этим, увы, придется смириться. Так бывает. И, если быть до конца честным, у инквизиции действительно нет против нее прямых доказательств. А твоя уверенность, при всем моем к тебе уважении, может быть и ошибочной.

— Я не ошибаюсь, — твердо сказал я. — Я знаю, что это была она.

— Верю, — неожиданно кивнул он. — Но нашу веру к делу не пришьешь. Так что брось. Закрыли тему. Лучше скажи, как дела во Владимире? Хвастайся рангом.

Я молча достал из кармана халата твердую, темно-синюю папку с гербовым тиснением Гильдии. Не говоря ни слова, я открыл ее и положил перед ним на стол. Там, на плотной гербовой бумаге, каллиграфическим почерком было выведено мое имя, а под ним — новое, долгожданное слово: «Подмастерье».