— Ну, двуногий, это было твое лучшее представление! — Фырк, который материализовался рядом со мной в коридоре, буквально светился от восторга. — Блестяще! Раскрыть преступление, которое на самом деле и не было преступлением! Гениально! Внучок-отравитель, который души в своей бабуле не чаял! Ох, вы, двуногие, не перестаете меня удивлять!

— Ничего гениального в этом нет, Фырк, — я устало потер переносицу. — Просто… очень печально. И, к сожалению, до ужаса типично.

— Типично? — он удивленно склонил свою пушистую голову набок. — Ты часто видишь, как родственники травят своих стариков «витаминками»?

— Чаще, чем ты думаешь, — кивнул я. — В моей прошлой жизни такие случаи не были редкостью. Самые страшные врачебные ошибки совершаются не из-за злого умысла, а из самых лучших, самых искренних побуждений.

Память услужливо подкинула один случай. Я так отчетливо его вспомнил, будто это было вчера.

— Был у меня как-то пациент, — сказал я, скорее себе, чем Фырку. — Очень крупный, серьезный бизнесмен, мужик лет пятидесяти, здоровый как бык. И вот он угодил к нам в реанимацию с тяжелейшей аритмией и почти полной остановкой сердца. Лучшие кардиологи голову сломали, никто не мог понять причину. Анализы, УЗИ, КТ — все в норме. А он угасал на глазах.

Я остановился у окна, глядя на больничный двор.

— А ларчик просто открывался. Его любящая жена, начитавшись в каком-то дурацком журнале о невероятной пользе калия для сердца, решила укрепить здоровье мужа. Она кормила его курагой и бананами. На завтрак, обед и ужин. Буквально килограммами впихивала в него. Она чуть не убила его от большой, искренней любви. Избыток калия в крови почти полностью остановил ему сердце. Когда мы это выяснили, еле откачали.

— Вот видишь, — я повернулся к Фырку. — Любовь и глупость — самая опасная смесь на свете. Опаснее любого яда.

Я ожидал, что он удивится или начнет, как обычно, злорадствовать, но Фырк на удивление серьезно кивнул.

— А, так ты про такие случаи… — он как-то понимающе вздохнул. — Да, тоже встречал. Неоднократно. Был тут один граф лет… неважно сколько назад. Все боялся, что мужская сила его покинет. Так увлекся настойкой из корня мандрагоры, что его парализовало почти на год. Тоже, говорят, «для здоровья» пил. Еле тогда его с того света вытащили.

Я с интересом посмотрел на него. Неважно сколько лет назад? Этот пушистый комок тайн был куда старше и опытнее, чем пытался казаться.

В этот момент мой телефон зазвонил, прерывая наши философские беседы. На экране светилось имя «Вероника». Я тут же ответил.

— Илья? — ее голос в трубке звучал уставшим, но… счастливым. — Я… прости, что раньше не позвонила. Только сейчас смогла.

— Как ты? Как отец?

— Папе лучше, — я услышал, как она улыбается. — Гораздо лучше! Твои антибиотики сработали, кризис миновал, температура спала. Он только что пришел в себя. Представляешь?! Врачи говорят, что ты вытащил его с того света. Он, конечно, еще очень слаб, будет долго в реанимации, но… но самое страшное позади. Угрозы жизни больше нет.

Я почувствовал, как огромный камень свалился с моей души.

— Это очень-очень хорошая новость, Вероника.

— Я скоро поеду домой, в Муром. Сказали, здесь врачи уже сами справятся. Спасибо тебе, Илья. За все.

— Не за что, — я улыбнулся. — Ты там отдыхай. А я буду ждать.

Мы попрощались.

Я положил трубку и бросил взгляд сквозь большое стеклянное окно. За стеклом палаты на шесть человек стоял Фролов. Он слушал пациента, периодически кивая.

Я задумался.

Нужно было проверить, не пришли ли наконец анализы Кулагина, да заодно и разобраться с сегодняшними поступлениями.

Фролов, очевидно, только что закончил осмотр — стетоскоп уже висел у него на шее, а руки были скрещены на груди. Но он не уходил. И ничего не делал.

Он просто стоял в полутора метрах от пациента и смотрел на него каким-то отсутствующим, почти испуганным взглядом. Прошла минута, показавшаяся мне вечностью.

Затем он, как-то нервно дернувшись, взял в руки свой планшет, который лежал на столике. Провел по экрану пальцем, открыл карту пациента, но затем, так и не напечатав ни единого слова, снова погасил экран и положил планшет на место. Он потер руки и начал мерить шагами эту палату.

Странно. Очень странно. Что застыл? Осмотр давно закончен. Либо иди, либо пиши назначения. Чего он ждет? Как будто боится прикоснуться к клавиатуре.

Это было уже не просто медлительность. Это было похоже на какое-то странное, иррациональное зависание.

Я развернулся и прошел дальше, зашел в нашу ординаторскую. Быстро проверил в системе — анализов по Калугина все еще не было. Из профессионального любопытства я открыл и пациентов Фролова.

Пусто.

Суслик закончил осмотр по меньшей мере минут десять назад, но так и не внес в карту ни единого слова. Интересно.