— Вильгельм, напомни — каковы силы большевиков в Польше?

«Лис» словно бы задумчиво потёр лоб:

— По данным разведки они уступают нам в живой силе, мой фюрер, практически втрое — но в авиации у нас паритет, а танковые войска большевиков могут превосходить панцерваффе и качественно, и количественно. По крайней мере, если судить по боевым действиям в Испании, подавляющее число наших лёгких панцеров уступают советской копии «Виккерса» и «Микки-Маусу».

— Если судить по Испании, их самолёты давно и прочно устарели! У большевиков нет истребителя, способного угнаться за «мессершмиттом» — и как только мы разгромим их в небе Польши, наши бомбардировщики сожгут танки врага прямо в походных колоннах!

Слово взял Рудольф Гесс, ближнее лицо и старый сподвижник фюрера; фактически — его личный секретарь, хотя и имеющий должность рейхсминистра… Как и большинство прочих сподвижников фюрера, Гесс воевал на фронтах Великой войны. В том числе дрался с русскими в Румынии и не единожды был ранен — что естественно, не добавляло ему симпатий к презренным славянам… Уже под конец войны он стал боевым летчиком — а в 20-х был активным участником боев с рурскими и баварскими коммунистами.

Став секретарём вождя нацистов после совместного тюремного заключения, Гесс одновременно с тем стал и его заместителем по партии НСДАП. И хотя Рудольф отошёл от дел армейских, но испанским опытом «легиона Кондор» всячески интересовался. Особенно, действиями авиации… Этот мужественно-красивый, высокий и статный мужчина был фанатично предан фюреру и в точности разделял его взгляды в отношение «азиато-большевиков» и «братского арийского народа» англичан. Первые были презренными врагами, вторые — природными союзниками; провал летних переговоров в Лондоне, где немцам и британцам так и не удалось разделить сферы влияния в Европе и африканских колониях, Гесс воспринял как личную трагедию. Крутой разворот в политике фюрера по отношению к СССР — не слишком-то и нужной политической уловкой… Зато столкновение с большевиками в Лемберге Гесс счел логичной прелюдией к нужной и столь справедливой войне — обрадовавшись ему, словно ребёнок торту на день рождения! А потому сейчас он с убежденностью фанатика доказывал, что сама история предоставила немцам шанс исполнить их историческую миссию… Знаменитый «натиск на Восток», расширение жизненного пространства германцев за счёт «недочеловеков»-славян:

— Мой вождь! Русские атаковали наши части в Лемберге, убит командир кампфгруппы полковника Шернер! Разве мы можем спустить на тормозах подобное оскорбление вермахта — и всей германской нации?! И как скажется наше молчание на настроении офицерского корпуса?! Ведь если мы не теперь не ответим, 19 сентября станет днем национального позора! А уж если вспомнить, что большевики ставили Шернеру ультиматум покинуть Лемберг — по-сути, трусливо бежать, поджав хвост — да ещё и требовали извиниться перед убитыми в бою евреями… Это же недопустимо! Русские сознательно шли на конфликт — и я ни за что не поверю, что какой-то бригадный генерал позволил себе такую дерзость без санкции Сталина!

Эмоциональная речь Гесса была мало похожа на стройные рассуждения Геринга, приправленные незыблимым авторитетом главы люфтваффе. Также, как и на сухие, по-армейски емкие комментарии Кейтеля, на задумчивые — и в тоже время подкупающие своей рассудительностью слова Канариса. Нет, секретарь фюрера отчаянно горячился, он говорил не умом, но сердцем — однако именно этот эмоциональный спич нашел самый живой отклик у вождя! Однако же последний, при всей своей эмоциональности (и стойкому мистицизму) прежде всего слушал голос разума. Так что теперь он лишь хмуро, неприятно-скрипуче заметил:

— Как я могу начать войну с большевиками, когда в спину в любой момент ударит Франция?

Но Гесса это замечание никоим образом не смутило:

— Пока Чемберлен остаётся премьер-министром, французы преданно смотрят ему в рот — и не решаться даже залетать за «линию Зигфрида»! Не говоря уже о том, чтобы наступать…

— Точно так. Пусть наконец уже сбудется радужная мечта Невилла столкнуть нашу Империю и русских! А когда мы истощим друг друга войной, англичане станут диктовать условия обеим сторонам… И да — они не преминут ударить нам в спину, если посчитают это выгодным для себя.

Генерал-фельдмаршал авиации (к слову, единственный в своём роде), Геринг говорил разумные вещи, однако Гесса было не остановить:

— Ну какая может быть война на истощение, когда русских втрое меньше?! Мы разобьем их сунувшиеся в Польшу дивизии также легко, как и самих поляков! А ведь Сталин в свое время проиграл битву за Варшаву Пилсудскому — так что поляки были явно покрепче большевиков! Мы уничтожим армию врага и дойдём до Москвы — а когда перспектива разделить Россию на колонии станет явной… То будьте покойны мой вождь: англичане не упустят возможности поставить точку в её истории — и урвать свой кусок необъятных земель!

Словно бы невзначай, Канарис негромко добавил, тонко уловив настроение самого фюрера:

— Передовые части 6-й армии большевиков продолжают наступать в сторону Лемберга. Однако основные силы их растянулись на пути к Тарнополю — и на шоссе Тарнополь-Лемберг. Мои специалисты прогнозируют, что завтра шоссе будет под завязку забито войсковыми колоннами врага… Идеальное условие для уничтожение их с воздуха — при условии, что наших пикировщиков прикроет достаточно количество «Эмилей» Мессершмитта. Как вы считаете, Герман?

Теперь уже начальник люфтваффе бросил неприязненный взгляд в сторону главы разведки — но промедлив пару секунд, нехотя кивнул… Фюрер же, подумав немного, вновь обратился к Кейтелю:

— Позвольте узнать, каковы настроения в армии, генерал-полковник?

Кейтель, вновь выпрямившись, ответил не сразу — Россия с её необъятными просторами его смущала… Если не сказать «пугала». А русские никогда не были мальчиками для битья — ни в Великую войну, ни в Испании. Однако вермахту под его командованием представилась реальная возможность разбить русских по частям! Сперва втрое уступающие им войска в Польше, затем спешно перебрасываемые к границе резервы, что неминуемо вступят в бой с колёс… И также неминуемо проиграют. А заняв Украину с её житницами и разбив красных в бою, можно навязать Сталину выгодный для немцев мир. Наподобие «Брестского», что большевики уже один раз подписали… Потому Кейтель не решился делиться своими неясными волнениями, честно ответив фюреру на прямой вопрос: