— Давай! — ответил он грубо, мысленно проводя какие-то подсчеты — С вас 150 фунтов!

— А 20 лянов золота, это 24 тройских унции, или 102 фунта — сказал я.

— У меня здесь банк? — Нет!!! — сказал китаец, — хочешь — платишь золотом, хочешь — британскими бумажками. Твоё дело. Выбирать и экономить времени не было. Да и сумма 150 фунтов, в общем, не критична для нас сейчас, поэтому, долго не раздумывая я отсчитал нужную сумму.

Когда Бо Чау получил свои 150 фунтов стерлингов, он улыбнулся и расхохотался закашлявшись.

— Отлично, отлично, — произнес он. — Я вижу, что с вами можно иметь дело. Пока мои люди будут искать информацию о французе, прошу вас отдохнуть в зале для специальных гостей.

Он махнул рукой. Из-за ширмы вышел старый азиат, который рукой показал нам на выход из помещения. Мы прошли след за ним по темному знакомому коридору. Дверь захлопнулась, оставив нас в комнате, где все пропитано роскошью. Воздух был густ от сандалового дыма, смешанного с кисловатым ароматом мокрого бамбука. Будто стены пропитались потом тех, кто здесь когда-то торговал своими душами.

В этот момент в комнату вошли две красивые вьетнамские девушки в легких нарядах. Их шелковые платья струились при каждом движении, украшения из перламутра и серебра мерцали в цвете опиумных ламп. Девушки двигались с грацией танцовщиц, но их лица оставались бесстрастными, словно марионетки в руках невидимого кукловода. Одна поставила на стол чайник с зеленым чаем, другая начала разливать напиток по фарфоровым чашкам. Их руки были украшены хной, волосы собраны в сложные прически с цветами жасмина. Девушки расставляли на резном столе из черного дерева, инкрустированном перламутровыми драконами, блюда и объясняли на вьетнамском языке, который мы уже вполне неплохо понимали — ведь они прекрасно определили в нас европейцев, не разбирающихся во вьетнамской кухне.

Бань чынг — это рисовые пироги в банановых листьях, туго перевязанные веревками, рядом дымились миски фо бо, но бульон был слишком темным, почти черным, и тонкие ломтики говядины плавали в нем, словно обрывки старой кожи. На серебряном подносе красовались фрукты, глазчатые питахайи, разрезанные пополам. Их белая мякоть черными семенами напоминала слепые глаза. Даже виноград здесь был невиданным, мелким, лиловым, будто собранным с ядовитой лозы. В углу на полке с французским фарфором притаился глиняный горшок с рыбным соусом ныок мам. Его резкий запах пробивался сквозь резьбу крышки, напоминая, что за каждым деликатесом в этом доме скрывается гниль. Стены шептали чужими голосами, где-то тикали часы с маятником в форме змеиной головы. Из-за портьеры с вышитыми карпами донеслась шуршание. Может, крысы, может чей-то догляд. Я тронул вилку с ручкой в виде кобры, но потом крепко задумался.

Еда остывала, и только белый попугай в позолоченной клетке вдруг заговорил хрипло: ешьте, ешьте.

Его когти, окрашенные хной, царапали прутья, оставляя на латуни следы, похожие на иероглифы.

Хорошо подумав и взвесив всё за и против, мы всё же решили перекусить. Последние дни путешествия выдались тяжёлыми; тела и дух истощены. Надо набраться сил. Еда была, мягко говоря, своеобразная, я еще и в прошлой жизни очень так нейтрально относился к этой кухне, да и признаться на родине она всё-таки была как-то подстроена что ли под вкусы местных обывателей. Знаете, это как постигать японскую культуру в русском суши баре где-нибудь под Вологдой, уплетая горячие ролы из микроволновки под шапочками из майонеза провансаль. Вот также и вьетнамская кухня, придя к нам приобрела свой не передаваемый Русский дух. А здесь вкусы были яркие, и каждое блюдо вызывало новые неподдельные эмоции, и до-хрена вопросов. Время шло, а новостей от Бо Чау не поступало. Мы не знали, чего ждать. Я отмерил максимум час ожидания, после которого нужно будет действовать. К черту эти 150 фунтов стерлингов, промедление уж слишком дорого. Куда отправят Саньку? Отправят ли вообще? Может быть, определят в наложницы кому-то из французских шишек или в виде подарка с бантиком преподнесут какому-то местному князьку — но ответов не было. Мы решительно не знали.

Спустя два с половиной часа в комнате, где мы ожидали, открылась потайная дверь, ранее нами незамеченная, и из нее вышел незнакомый вьетнамец…

Дверь распахнулась без стука. Вьетнамец в чёрном шёлковом ао дай, расшитом серебряными журавлями, бесшумно вошёл в комнату. Его лицо было обезображено шрамами от перенесенной давно оспы. Прижав палец к губам, он прошёл по комнате и молча сел в кресло. Практически сразу за ним, повторив все его действия появился наш знакомец, китаец Бао Чау, что обещал достать информацию.

Оглядев нас пронзительным взглядом, Чау взял свои экзотические четки и став их перебирать, при этом уставившись на панно с драконом на стене.

— Нгуен Ван — представил он нам своего спутника хриплым голосом, — у него есть новости, и надо сказать хреновые для вас, малолетние искатели приключений! На последнем слове из его горла вырвался каркающий смешок, а на лице появилась недобрая ухмылка.

— Добрый день, Нгуен Ван! — поприветствовали мы новое действующее лицо, слегка склонив голову в его сторону.

— Будем благодарны узнать интересующую нас информацию. — добавил я.

— Жан-Луи-Ле-Гран — прошептал он, коверкая французское имя, и швырнул на стол смятый листок. Это была телеграмма Bank of Indochina из Хайфона. В дрожащем свете керосиновой лампы можно было разобрать, что здесь была информация для Жан-Луи Легранда. Оказалось, что в Хайфоне и в Ханое у этого лягушатника достаточно обширные связи. И неведомым образом в Хайфоне стало известно, что по следам Жан-Луи Легранда движутся подростки-европейцы, которые ищут девушку.