Поощренный директором Уайтбеком «устранить оскорбительный человеческий элемент» из полового просвещения, Фогель переводит все в забавную электротехническую модель:

Эти примеры показывают, что сатира в какой-то степени может разрядить угрозу механизации, просто высмеяв ее. Но сатира — это взрослый ответ, чаще всего непонятный детям — истинным жертвам технологий в «Джей Ар». Нора, дочь Дэна, делает вид, будто ее брат — работающий на монетах автомат, а Джей Ар не видит ощутимой разницы между «разрушенными зданиями и людьми» и, более того, стремится заменить своих сотрудников машинами, просто потому что «тебе как бы дают возможность прикинуться что они изнашиваются в два-три раза быстрее так что сходу получаешь огромную кучу налоговых льгот, это называется ускоренным изнашиванием что ли и штука в том что с людьми так не провернешь понимаешь». Он вне себя от восторга перед обслуживающим автоматом, который «выдает по двадцать центов без даже не глядя? Как бы ее пальцы могут пересчитывать как бы вот это машина», а в школе смотрит фильмы, где широко используется аналогия «человек-машина». В итоге нет ничего удивительного в том, что он путает вивисекцию с аутопсией или верит, что эскимосы — чучела для музейных выставок. Джей Ар и его одноклассники настолько отчуждены от реальной жизни, что Гиббс говорит Эми: «Я мог бы сесть и прострелить себе башку они бы решили что я мертв и на следующий день ждали бы меня в школе».

Экономист Ф. Х. Найт писал: «Экономические отношения безличностны. […] Это рынок, возможность обмениваться, функционально существует, а не другие люди; они — даже не средства. Отношения между ними — не кооперация и не взаимная эксплуатация, а что-то совершенно не моральное и нечеловеческое» [154] . Больше всего рынок реальнее людей для губернатора Кейтса: его нечеловеческие отношения с другими топорно буквализируются в виде его собственной механизации — почти так же, как у Виктории Рен в «V.» Пинчона. На протяжении романа Кейтс то и дело ложится в больницу ради нового протеза, и наконец Зона Селк обвиняет его, что он «собственный двойник»:

Из-за юридического ответа Битон сам кажется таким же не-человеком, как и его работодатель, но спустя четыре страницы он неожиданно предстает одним из немногих победителей в дегуманизированном мире «Джей Ар». Изображенный на протяжении романа довольно брезгливым юридическим педантом («Блин он как педик какой-то», — высказывается Рода), главный юрисконсульт «Тифон Интернейшнл» чуть ли не с бесхребетной преданностью корпоративного подпевалы выдерживает зачастую унизительные требования Кейтса, Давидоффа и Зоны Селк. Но он горячо восхищается Эми, в чем с запинками признается ранее в романе, и строит коварный план мести своим мучителям, который заодно поможет Эми победить. Этот двойной заговор Гэддис подводит к волнительной развязке ближе к концу романа. Кейтс доверяет Битону следить за датой, когда будут объявлены четвертые дивиденды, чтобы завладеть фондами на имя Эми и ее сына; контроль над обоими вернется к Эми, если дивиденды не будут объявлены, и весь роман Кейтс напоминает Битону, чтобы он не забыл сообщить об этой дате. Еще Битон в курсе, что в одном продукте «Нобили Фармацевтикалс» содержится ингредиент, потенциально смертельный в сочетании с такими острыми сырами, как стилтон. Зная, что этот препарат принимает самодовольная Зона Селк и что ей нравится стилтон, Битон приглашает ее в больничную палату Кейтса в день оглашения дивидендов и дает ей лекарство вместе с сыром. Развязка наступает на странице 712, в последний описываемый в романе день: когда Зона начинает просить воды, приняв лекарство одновременно с сыром, Битон спокойно сообщает ошеломленному Кейтсу, что не огласил дивиденды и что Эми не может подписать доверенности — его еще одна отложенная тактика, — а значит, теперь фонды и большая часть «Тифон» принадлежат ей. Пока Кейтс и Зона умирают, Битон быстро уходит из палаты в ближайшую уборную, и его рвет от невыносимого напряжения. Там он встречает Баста — его тоже рвало; бледные, трясущиеся, но очищенные, два неожиданных героя романа молча помогают друг другу, после чего Баст отправляется в свою последнюю поездку в головной офис.

На героический (хоть и преступный) поступок Битона следует обратить особое внимание, потому что его легко проглядеть в потоке из окружающих его разговоров о финансах. Победа же Баста — другого типа: уволенный из «Джей Ар Корпорейшн» за речи о человеческом использовании человеческих существ, с разбитым сердцем и сломленным духом, он предпринимает решающую попытку сделать то, что стоит делать, и сочиняет сольную пьесу для виолончели. «Потому что ему дали только мелок, — поясняет его сосед Дункан. — Он сказал что должен что-то закончить перед смертью». Но после мучительной смерти Дункана Баст теряет всю веру в свои способности. Дункан жалел, что не слышал «К Элизе» Бетховена в таком виде, в каком она задумывалась, а слышал лишь ту исковерканную версию, которую с трудом играла его дочь до преждевременнойкончины от рук некомпетентных докторов. Даже этот бестактный болтливый продавец обоев жаждет того совершенства и полноты, что приносит искусство. Баст предлагает ему сыграть пьесу, но в процессе понимает, что Дункан уже умер. (Видимо, очередная жертва врачебной халатности; во всех романах Гэддиса полно отвращения к врачам.)

В горячке Баст назвал Дункана отцом, и есть ощущение, что со смертью Дункана он освободился от пожизненного давления отца из-за музыкального успеха. Так или иначе, он выкидывает ноты для виолончели в мусорное ведро, в отчаянии из-за «ущерба что я причинил потому что все думали то что я делаю то что стоит делать а я даже не смог!..». Но когда двоюродная сестра Стелла напоминает о его «страхе что ты не унаследовал талант Джеймса и потому согласился на деньги», Баст осознает: его ошибка — не результат отсутствия таланта, а попытка заслужить музыкой любовь отстраненного отца и деструктивной сестры (не говоря уже о растрачивании таланта для написания «музыки зебр» к фильму Кроули). Поклявшись: «Нет, нет я достаточно напортачил в чужом я причинил достаточно вреда другим отныне буду причинять себе, отныне я буду портачить в своих делах вот эти бумаги минутку», — он достает пьесу из мусорного ведра. Начав с того, с чего и надо было начинать, — со скромной пьесы для виолончели без всяких скрытых мотивов, а не со зрелищной оперы, — Баст очищает свое искусство и оставляет надежды завоевать любовь и одобрение (или славу и удачу) в прошлом. Осознавая, что он не только может сочинять музыку, но и должен («гений делает то что должен а талант — что может, так говорят?» — дразнил его ранее Гиббс, цитируя Бульвер-Литтона), в последний раз Баст появляется, как Уайатт и Торо до него, с решением жить разумно. «Да будь ты проклят когда ты уже просто пойдешь и начнешь заниматься чем должен …» — говорит ему Эйген, на что Баст отвечает: «Это я и делаю да!»

«Во вселенной Гиббса порядок наименее вероятен, а хаос наиболее вероятен», — пишет Винер в «Человеческом использовании человеческих существ», имея в виду не персонажа из «Джей Ар», а американского физика Джозайю Уилларда Гиббса. «Однако в то время как вселенной в целом, если действительно существует вселенная как целое, присуща тенденция к гибели, то в локальных мирах направление развития, по-видимому, противоположно направлению развития вселенной в целом, и в них наличествует ограниченная и временная тенденция к росту организованности» [155] . Битон и Баст создают подобные локальные миры, стараясь привнести порядок в корпоративный и художественный миры соответственно, и осуществляют то, что Уайатт называл «нравственным действием» — по его словам, это «единственный способ узнать, что мы настоящие […] единственный способ узнать, что другие — настоящие». Нравственное действие служит на пользу человеческому, а не механическому использованию человеческих существ. Следуя изречению Бетховена «лучшие из нас хранят друг друга в уме», Битон вырывает финансовый контроль у безнравственных и бессердечных Кейтса и Зоны Селк, чтобы передать его Эми. Баст действует нравственно, когда вытаскивает ноты из мусорной корзины (то есть спасает искусство от попадания в мусорную культуру), понимая, что обязательство заниматься музыкой есть у него только перед собой, а не перед другими; лишь будучи честным перед своим творчеством, он сможет творить искусство, что будет честным и для других.