В прихожей их встретила неуклюжая женщина лет тридцати пяти. Она недружелюбно покосилась на Фому Богдановича, видно, раньше он ей чем-то насолил. Олег вошел последним. Увидев его, женщина по неизвестной причине покраснела, умильно отставила толстую нижнюю губу, обнажая кривые, но крепкие зубы.

– Полина. Моя... квартирантка, - отрекомендовал ее Кузьма Федотыч, прошу знакомиться.

Дед Фомка прошел в следующую комнату, словно и не слышал хозяина. А Олегу пришлось пожать теплую, немножко потную руку Полины.

В доме гостеприимность Кузьмы Федотыча поостыла.

При Полине он почувствовал себя неловко. Однако, проводив Олега в комнату к деду Фомке, он принялся давать квартирантке какие-то указания. Она затопила плиту в ушла с продовольственной сумкой, видно, в магазин.

Чем больше Олег присматривался к хозяину, тем больше убеждался, что он когда-то видел этого человека. Но где и при каких обстоятельствах вспомнить не мог.

И только когда Кузьма Федотыч открыл спальню, чтобы принести оттуда стулья, Олег вспомнил... Над кроватью он увидел бархатный коврик с изображением боя оленей.

Этот коврик года три назад они по поручению неизвестного Олегу человека понесли с Бациллой продавать на барахолку. Димка предупредил, что показывать на толкучке этот ковер опасно, можно погореть. Проходя по Митрофаньевскому шоссе, они увидели на обочине дороги нищего старика в черных очках. Старик был в вытертой добела кожанке, сидел на футляре от гармоложи и, лениво растягивая розовые меха "хромки", пел дребезжащим басом:

Трансвааль, Трансвааль, страна моя,

Горишь ты вся в огне...

В замусоленную шапку сыпались двугривенные и медяки, нередко падали рубли и трешки, которые нищий моментально выхватывал и совал за пазуху.

Тогда Бацилла коротко переговорил с нищим по кличке Лев, и тот назначил место встречи - за ларем утильщика. Там и состоялась сделка. Ковер был продан за такую мизерную цену, что даже сам Димка боялся показываться на глаза человеку, вручившему вещь для продажи. Ни о каком магарыче не могло быть и речи. Олег сходил на барахолку впустую...

"Так вот он как живет, этот нищий Лев", - подумал Олег, рассматривая обстановку в доме. Крепкая мебель, крашеные полы. Везде чувствовалась хозяйская заботливая рука. Молодой плодоносящий сад, кусты смородины и крыжовника аккуратно подстрижены.

– У вас нет злой собаки?
– вслух спросил Туркачев.

– Собаки?
– переспросил Кузьма Федотыч.
– А на кой она ляд! Вывеска у калитки, правда, есть. Не терплю, когда посторонние во двор заглядывают. Ну и ребятишки иногда на яблоки зарятся...

"Значит, все по шаблону частника. Даже не частника, а тунеядца. Вот еще один образец жизни", - размышлял Олег, вспоминая почему-то молодых людей, которые уехали на такси в Ленинград.

Вернулась Полина. Кузьма Федотыч встретил ее на кухне. Послышалось позвякивание бутылок, на сковороде что-то зашипело...

Пили они не торопясь, как говорится, с толком, с расстановкой. Водка здесь, за городом, казалась приятнее.

Старики то и дело перемигивались и подливали Олегу побольше. Он уже не замечал их хитростей и пил, рьяно налегая на закуску.

– Хороша житуха, - изредка похлопывал по плечу Олега дед Фомка.

– Хороша-а!
– подтверждал Кузьма Федотыч.

Он сходил в спальню и вынес оттуда свою видавшую виды "хромку" с розовыми мехами. Олег сразу узнал ее.

Хозяин ногой повалил табуретку, уселся на нее, закладывая ногу на ногу, и пальцами быстро прошелся сверху вниз по белым пуговкам клавишей.

"Хромка" издавала звуки, отдаленно похожие на вариации из песни "Есть на Волге утес", но хозяин, к удивлению гостей, вдруг гаркнул, разевая широкую пасть:

Ревела буря, дождь шумел,

Во мраке молнии блистали,

И беспрерывно гром гремел,

И ветры в дебрях бушевали...

На втором куплете Фома Богданович поддержал своего товарища тонким фальцетом. Бородачи запели вдвоем.

Сначала Олег смотрел на них с иронической улыбкой.

Но затем он и сам незаметно подхватил песню, чем окончательно развеселил дедов.

Они пели про грозную дружину Ермака, павшую, не обнажив мечей...

– Хороша песня, - похвалил Фома Богданович.

И, уточняя, в чем же именно состоит ценность песни, пояснил с уважением: - Старинная. Сейчас таких не слагают.

– Это еще что, - пьянея, заговорил Олег.
– Федотыч и лучше знает: "Трансвааль, Трансвааль, страна моя..."

Хозяин, проворно отложив гармонь, насторожился. Не стоило ломать голову, чтобы догадаться, в чей огород брошен камушек.

– Молод-зелен, с богом не делен, - пошел Кузьма Федотыч в наступление.
– Подожди, поживешь с наше, - при этом он кивнул в сторону Фомы Богдановича, призывая его в союзники, - может, лучше этого запоешь.