Каукалов неодобрительно покосился на битюга-охранника: "Вся Россия состоит из охранников, торговцев да бомжей. И ещё - из банкиров. Никого больше в России, похоже, нет - только эти люди... Что происходит?
– Он перевел взгляд на надушенный затылок водителя, чуть приподнял голову и встретился в зеркальце с горящими, источающими сладкую тоску глазами "голубого", выругался про себя: - Тьфу, педераст проклятый! Гнида!"

Машину "голубой" вел довольно ловко - имел опыт в этом деле, руль крутил едва ли не одним пальцем, поглядывая в зеркальце на Каукалова, двусмысленно хихикал. Каукалов сжимал в карманах куртки кулаки и мрачно отводил глаза в сторону черного немытого парапета, за которым тяжело плескалась вода невидимой реки.

"Ну, погоди-и, - думал он, мстительно стискивая зубы, - ну, погоди-и..."

Поймал себя на мысли, что почему-то испытывает к своим жертвам ненависть. И к первому водителю, несчастному, серому, как мышь, неприметному, и сейчас. Что это? Может, в его характере появилось нечто новое, то, чего раньше не было?

Водитель попытался с ним заговорить, но Каукалов сделал вид, что не слышит. Тот капризно надул губы и замолчал.

Когда машина приблизилась к железнодорожному мосту, Каукалов выхватил из кармана веревку и, лихо щелкнув ею в воздухе, будто бичом, перекинул через голову шофера. С силой дернул на себя, разом обрывая крик несчастного - послышалось лишь куриное сипение, "голубой" взвился над сидением, пытаясь выбраться из петли, Аронов поспешно перехватил руль, выровнял вильнувшую машину и дернул вверх рычаг ручного тормоза. Каукалова бросило вперед, он ослабил петлю на шее "голубого", и тот, захватив полным ртом воздух, заорал от ужаса, заметелил руками, задергал ногами. Каукалов, выматерившись, напрягаясь всем телом, передвинул петлю на шее водителя, потянул один конец в одну сторону, другой в другую, и дикий крик разом превратился в задавленное сипение.

Каукалов стянул удавку посильнее, сипенье переросло в злой хрип, из-под взметнувшейся тяжелой пряди волос на Каукалова глянул один огромный, окровяненный, вылезший из орбиты глаз, опалил пламенем, у Каукалова даже мурашки по коже поползли. Он тоже засипел задавленно, стянул петлю изо всех сил - сильнее было уже нельзя.

"Голубой" снова зашарил руками по воздуху, ухватился пальцами за воротник каукаловской куртки, больно впился ногтями в кожу на щеке.

– Илюха!
– вскрикнул, морщась от боли, Каукалов.

Хорошо Аронов оказался глазастым, засек железяку, валявшуюся под ногами "голубого", поспешно выхватил её, - железяка оказалась обычным шкворнем, тяжелым, неувертливым, сразу видно, для обороны приспособлена, и, коротко размахнувшись, ударил "голубого" по локтю, по самому больному месту - выступающей костяшке-чашечке. Тот замычал обреченно, страшно. Аронов ударил ещё раз - уже сильнее, с оттяжкой. Рука "голубого", разом обессилев, оторвалась от шеи Каукалова.

– Пидар гнойный!
– выругался Каукалов. Он не ожидал, что водитель будет так сопротивляться и вообще сумеет найти в себе столько силы, воли к жизни.
– Пидар!
– повторил он брезгливо, зло, дернул головой - Каукалову было больно, по щеке у него текла кровь.
– Педераст! Сотри мне кровь с физиономии, - попросил он напарника, руки его были по-прежнему заняты, он продолжал стягивать удавку.

Аронов потянулся к нему за платком, промокнул кровь, обильно проступившую на щеке.

– Гнойный пидар!
– вновь выругался Каукалов, ослабил удавку.

"Голубой", будто живой, повалился на руль машины, голова его глухо стукнулась о край баранки.

– Хорошо, что без крови, - Аронов стер рукой противный, мелкий, очень липкий пот, проступивший на лбу.
– Машину замывать не придется.
– он со страхом и уважением глянул на приятеля: - Вот что значит опыт!

Каукалов хрипло, полной грудью вздохнул, также стер пот со лба.

В следующий миг он вскинулся от резкого автомобильного гудка, оглушившего его, отпрянул в сторону, ударился головой о стекло, тоскливо выматерился, но в следующий миг сообразил, в чем дело, вцепился рукой в воротник пиджака "голубого", дернул на себя, заваливая обмякшее тяжелое тело. Автомобильный рев, способный встревожить полрайона, прекратился.

– Фу!
– Аронов невольно схватился за сердце.
– Так ведь и родимчик может случиться.

А все было просто - "голубой", сползая бескостным неуправляемым телом под колонку руля, лбом вдавился в выпуклое посеребренное блюдце сигнала.

– Пидар гнойный!
– вновь, в который уж раз выругался Каукалов, не выдержал и со всего маху ударил мертвеца по голове.
– Тебе, Илюшк, придется кастетом обзавестись. Только кастетом можно размозжить голову человеку и не оставить никаких следов.

– А может, лучше камень в кармане держать?
– опасливо выдохнул Аронов.
– Тюк по темени - и нет товарища!

– Кастет, - упрямо повторил Каукалов.
– Камень может из пальцев выскользнуть, и тогда ты сам получишь по темени, а кастет никогда не выскользнет. И с пальцев не соскочит.

– Кастет так кастет, - сник Илюшка, скосил глаза на труп.

– Все, мотаем отсюда.
– Каукалов ухватил "голубого" за шиворот, стянул с сиденья. Не выдержав, прикрикнул на напарника: - Чего сидишь? Помоги!

Набережная по-прежнему была пуста - ни одной машины. Когда "голубого" перебросили на заднее сиденье, Каукалов успокоился, вытащил из кармана пачку "мальборо", закурил. Покосился на убитого, "удобно разлегшегося" на заднем сиденье, опять ощутил, как внутри у него жарким костром вспыхнула ненависть к этому человеку.