– Я тоже пойду...
– Андрей повернулся непринужденно на пятке и оступился.

– Сейчас тебе будет, - хихикнул Малыш.

– Я тоже, - сказал Колька Викторов.
– Пока.

– Не будет, Малыш, не волнуйся.

– А че мне волноваться-то, это ты волнуйся... Нам-то что? Иди, пожалуйста!..

Если бы не Васька, Малыш так бы не разорялся. Иди, не волнуйся, всякие тут... Пойду нормально. И буду незаметно шаг увеличивать, может, догоню. Она сейчас, наверное, против тети-Пашиной калитки.

Откуда? Здесь же нет кустов. Кто веткой по щеке ударил. И больно-то как. Резко так. Кусты вон где. Горячо, черт, как кровь. Ой, мокро, и не красное, я же не падал. А есть что-то, щипет, щипет-то как. Может, это насквозь... Га-ад Ворона... Вон в калитку свою нырнул...Ну все, гад, тебе сейчас будет. И отцу говорить не стану, понятно. Щипет-то как. Окна все повыбиваю... Подумаешь, отец поговорит с его матерью, и этим все кончится, как в тот раз. Не станет он чужого ребенка лупить... Сволочь, Васечка, ох сволочь... И щипит, ох щипет, мамочка. Не прячься, все равно видели.

– Гад, Васька, это ты? Вылезай! Вылезай, гаденыш! Ты что делаешь?.. Гад ты после этого! Гад, гад, гад! Ты стрелять, да? В спину, да?.. Гад ты, а мне... мне совсем и не больно, предатель! Предатель, понятно ты кто? Вор, вор, вор!.. Ха-ха, а Воронов ворюга!..
– И ничего ты мне теперь не сделаешь, все, попался.
– Трус! Стреляй еще, трус!.. А ну, открывай калитку, поговорим!..

– Андрюш, ты чего плачешь?
– На улицу выскочил Малыш. Лицо белое, с серыми пятнами.
– У тебя с глазом что-то?

Губы у него не слушались, он надул щеки, чтобы унять дрожь, и не спускал испуганного взгляда с глаз Андрея.

– Чего смотришь, испугался? Думаешь, если брат, то все можно? Я ему сейчас дам, обормоту! Он у меня схлопочет, гадина!..

– Ты потише, понял? Я стрелял-то!
– Малыш отступил, но с дороги не сходил.
– И не в тебя совсем, понятно! Это от ветки отскочило! Мы в воробьев, а сришокетило, понял?
– Над Малышом все подшучивали, так он смешно перевирал некоторые слова.

– Андрей, не плачь, - над забором появилась испуганная улыбочка Воронова.
– Чего ты? Это рикошет, совсем не больно, в меня тоже попадали. В спину... Чего ты, Андрюш?
– Васька говорил из-за досок с утрированным терпением.
– Хочешь, стрельни! Я заряжу и пойду, смотреть не буду, а ты выстрелишь, хочешь?

– Бери! Бери, Андрей, дурак, соглашайся!
– шептал Малыш, став к брату боком.
– Влепишь ему как следует, дураку, бери же!..

Доигрался, Васька, что твой братец против тебя.

– Гад ты, Ворона! Я тебе не Андрюша!.. Стрелять не буду, понял? Не на такого напали! Сам в себя стреляй, понял? Сам стреляй, в кого хочешь, понятно? А я в руки больше не возьму, понятно? Понятно тебе, образина, дурак, трус! Ты, Васечка, трус, и я тебя не боюсь! И сиди у себя за забором!
– Петька даже хлеб принес с сахаром, трус самый настоящий, а в командиры еще лезет.
– Вот выйди, выйди на улицу!

– Да ладно, ладно тебе, - лениво сказал Воронов.
– Это я-то не выйду?

– Да, ты не выйдешь, не выйдешь!

Воронов неожиданно появился в калитке с пистолетом за пазухой.

Буду бить до последнего, гада. Андрей схватил кусок шлака, его зимой выносили из всех домов на улицу, чтобы заполнить к лету колеи проезжей части Луговой, и ринулся на врага.

– Мама! Мамочка!
– завизжал вдруг Малыш во все горло и затопал на месте ногами.

Васька шмыгнул в калитку, камень стукнул в планку забора точно на уровне его головы. И пока Андрей поднимал второй камень и бежал, Воронов поскользнулся, но успел бросить щеколду. Подбежав, Андрей увидел в щель, как Васька Воронов - Ворона, гроза всех пацанов в округе - бежал вместе со своим духовым пистолетом, не оглядываясь, вскочил на крыльцо и саданул входной дверью так, что их каменный домишко задрожал, будто от бешеных собак спасался.

Вот и все, теперь он меня боится, теперь он нам ничто. Какая-то там Ворона. Отец бы не догадался, что произошло.Среда, работает дома библиотечный день... Дорожка заплаканного льда выворачивалась из-под ног, болела поясница, ноги двигались по инерции. Бухнуться в снег - и все.

– Ты домой собираешься, Андрюша?

Я иду, видно, что домой.

– Иду, па.

Звать обедать вышел в любимой охотничьей телогрейке без воротника, в коричневых лыжных байковых брюках с манжетами на пуговице и в фетровой темно-зеленой шляпе.