– В детском-то саду?

Он усмехнулся в бороду.

– Да я и без них устроил - у меня каждая заведующая возьмет... Но потом-то узнают, выдворяют. Уж я им объясняю, мол, пусть лучше у вас учатся... (Знаете политбеседу для яслей: "Сталин нака, Черчилль - бяка!) Это же лучше, чем им при церкви толкаться? А у меня двое своих да трое приемных... Ну, не в саду, так на даче могли быть, но они и дачу прибрали...

– Что значит - прибрали?

– Присвоили. У них железа больше.

– Какого железа?

– Ну, байка: на перекрестке зеленый светофор, а "жигуль" ни с места, потому что на красный свет самосвал проезжает... Почему? Да у него железа больше...

Дали ему землю, на берегу Волги, построил дом. Неплохой дом, но кому-то из властей приглянулся. Реквизировали... Служитель культа, то да се. Для очистки совести выделили другой участок, а он-то по наивности - мол, второй раз хапать не станут - возвел другой дом. Приеха-ли, осмотрели и...

– У которых железа больше?

– Конечно больше...
– подтвердил он.
– Но тут природа вмешалась, а она всегда на нашей стороне... Случился, понимаешь, разлив реки, и дом тот залило... Снесло паводком. Звонят: там вашу хибару снесло... А я в ответ: "Это уже вашу хибару снесло, моего там ничего нет". И тут они заявляют: нам, мол, чужого дома не надо, забирайте его себе... А чего забирать, кроме размытого фундамента? Ну, я не гордый, забрал. В прошлом году завез материал, отстроил... А недавно...

– ...Опять... Железо?

Он со вздохом подтвердил:

– Видать, положили глаз... Приезжают на "Волгах", осматривают...

– Ну а вы, как тот осетр на крюке... Поверили рыбоподъемнику... А вас под жабры и в тот багажник!

Он захохотал, вздымая высокую грудь. Помотал головой, мол, я другие ходы через ту плотину знаю.

– Я осетр, да не тот, меня крюком не возьмешь... Пытались, да не вышло.

Так он мог сказать. Но сказал другое:

– Все мы доверчивые осетры...

Тут мы еще бутылочку открыли: в подвале ведь не заметно, что вечер наступил. И просиде-ли там часиков пять-шесть.

Поведал Шумов, не без юмора, как предложил он за свой счет построить для всей улицы водопровод, километра три, но с условием, чтобы и к нему воду подвели, а его дом стоит на краю улицы.

Улицу водичкой обеспечил, а как дошло до его дома, стоп-машина... Дальше нельзя, потому как идеологическая баба заявила: "Нечего воду в церковь подавать, они там крестить станут..."

– Так улица за ваши денежки пьет?

– На здоровье... Пусть пьет.

– А вы не пьете?

– Ну почему?
– добродушно отвечал Шумов.
– И я пью, и мои дети пьют, и ты сейчас, хотя это и незаконно...

И пояснил, что не стал пререкаться с дураками (дурами?), а нанял рабочих, они в земле прорыли ход к трубе, там и оставалось-то метров сто, и подсоединили...

– Вот, - протянул кружку, - пей, в горкоме не узнают!

Я потом выбрал время, записался на прием к секретарю по идеологии. Она оказалась такой, как я представлял: серенькая мышка с суконным выражением лица и бесцветными глазами. Сколь-ко уж я их нагляделся, и все будто вышли из одного инкубатора: безлика, ни грудей, ни бедер, ничего женского...

Долдонила про достижения в области просвещения, решив, что я залетная пташка и все проглочу. Вещала до того момента, пока я не спросил про отца Анатолия. И хотя задан был вопрос как бы невзначай, попутно, но вызвал переполох в ее душе, если таковая была, даже глазки забега-ли, засуетились.

Но спросил я так:

– А чего же это у вас, Марь Петровна, детишек-то преследуют?

– Каких таких детишек?

– Ну, вот у Шумова, священник который, их пятеро, и всех, значит, убрали из детского сада...

– Первый раз слышу!
– И покраснела. И глазки наставила в окна, тужась сообразить, отче-го же я все знаю и не был ли сигнал в центр, то есть в Москву, на который им теперь реагировать.

А я как бы попутно еще заметил, доверительно, как товарищу по общему делу, что, дескать, дети-то наше будущее и кому же, как не нам, о них беспокоиться, чтобы росли они идейно закале-нными, нашими, а не чужими детьми...

Каюсь, из суеверия я в кармане крестик из пальцев делал при слове "наш", ибо у меня с этой серой мышкой ничего "нашего" не могло быть.