Через год, уезжая, узнал я не без удивления, что все детишки Шумова самым лучшим образом устроены и дачу вдруг оставили в покое, чего он не ожидал. Еще и посетовали, что отец Анатолий редко к ним в горком заглядывает, а полезно, знаете ли, иногда поговорить по душам.

Вот и о душе вспомнили.

Однажды с Шумовым съездили мы в степной район, к его дальней родне. Приняли нас по-семейному, накормили, напоили, а потом повезли на бахчу, а при ней пасека, и угостили арбузика-ми, не очень вызревшими, - отчего-то стали они в этих краях плохо вызревать. Но мед зато был отменный, тягучий, душистый, цвета янтаря. А еще угостили нас медовухой.

Сейчас уже мало кто помнит, что это за напиток. Прежде-то его цари да князья пили, пред-почитая заморским привозным винам. И в разных книжках о нем есть, хотя его-то самого нет. И если где-то прочтете, что царь принимал за столом медовые напитки, не удивляйтесь, он пил лучшее, что умели создавать наши предки. А они были по этой части не дураки.

Рецепт же прост, как все гениальное: чистая родниковая вода, да мед, да время... Чем дольше стоит, тем забористей и приятней. Вкус, поверьте, вовсе не меда, никакой приторной сладости, а лишь необыкновенная душистость и нежность. Ну и как водится, приятное похмелье, без всяких там последствий. В общем, медовуха пришлась мне по вкусу.

– Сколько же ей времени?
– спросил я пасечника, мужичка в старой солдатской форме и фуражке, ему было лет за семьдесят.

Он указал на подвальчик, где врыты в землю огромные, оцинкованные изнутри бидоны с медовухой: там были и двухлетней давности, и пятилетние, а один бидон - лет под семнадцать, из него нас и угощали.

– А что, - поинтересовался я, - можно хранить и дольше?

– Да хоть сто лет, - отвечал пасечник.
– У Романовых, говорят, хранились в бочках чуть не века. Но это уже драгоценный напиток... Его не ковшами, не стаканами, его из чарочки золотой хлебнул - и счастлив!

На память он наполнил мою фляжечку из самого старого бидона. Специально для Москвы. Я собирался похвалиться истинно царским медовым напитком перед своими застольными дружка-ми. Но в какой-то момент забыл о нем, а когда хватился, выяснилось: жена слила его в туалет, приняв за старый квас.

Потом я где-то прочел о медовухе, что было их много на Руси разных: вареные, сыченые, ставленные, ягодные и так далее. Но все они требовали выдержки по десятку лет.

Иногда отец Анатолий появлялся в Москве, останавливался у меня. В ту пору у нас уже была Дашка, из-за которой нам пришлось покинуть Балаково. Отец Анатолий ее окрестил, заметив, что везде нас возьмут на карандаш, ибо положено сдавать списки в местные органы... Он же ни разу этого не делал.

Привозил он и своих детишек. Таскал по всей Москве и в Кремль, водил в парк культуры, в детский театр, в который мне удалось достать билеты. Из каждого такого выхода в свет Шумов приводил новых знакомых, для которых тут же устраивал угощение, это он умел делать. Так что к концу его гостевания у нас в доме перебывало чуть ли не пол-Москвы... Но в один приезд был он особенно торжествен и показал мне орден Красной Звезды, который ему в этот день вручали.

– За войну, - сказал не без гордости.
– Я же, тезка, повоевать успел.

– В двенадцать лет?

– А кто считает!

И рассказал, что у них в доме - жили они в Донецке - был наблюдательный пункт дейст-вовавшего там партизанского отряда. А он, мальчишкой, ходил в разведку... Собирались подать документы на его награждение, но стал священником... И - отпало. А нынче хоть с опозданием, но...

С Волги он слал нашей семье поздравления. Дважды в год мы получали пестрые открыточ-ки: с "Рождеством Христовым" и со "Светлым днем Пасхи"... И рыбку зимой присылал, заморо-женную... И все звал, звал к себе, чтобы пожили мы с детишками на его, теперь уж точно его даче. Однажды решились: сели мы с дочкой в машину, ей было лет десять... Значит, столько не были мы в Балаково...

Встретили как родных. Жили и правда на даче, прямо на берегу Волги, а купаться ходили на песчаный пляжик возле какого-то затопленного баркаса. Вместе с нами поселился еще один друг Шумова, полковник из органов безопасности, из Харькова, со своей возлюбленной, пышнотелой крашеной блондинкой, которая замечательно готовила нам украинский борщ.

Полковник же здорово поддавал и начинал это дело прямо с утра. Благо, что хозяин в первый же день завез нам ящик водки, которую за неимением шкафа сложил в огромную печь.

Потом привезли машину арбузов, свалили прямо в углу прихожей. Вообще быт наш был до предела аскетичен: железные общежитские койки, стол, табурет. Вот, пожалуй, и все. Каждое утро рыбаки приносили свежую осетрину, иногда белорыбицу... Я уж думал, что белорыбица вообще существует только в воспоминаниях волгарей.

Но Шумов гордо заявлял, что попадается она и правда реденько, но уж если придет в сеть, то сперва "приплывет" на стол к нему, а уж потом ко всяким там балаковским прихлебателям.