Так и сделали простые жители, и спасли свое королевство, в котором с тех пор самые уважаемые люди — старики!

— Ты не помнишь, где оно находится, это королевство? — Спросила мама.

— Мама, мама, я бы тебя обязательно спрятал тоже!

— Знаешь, можно все вытерпеть… когда египтяне убивали младенцев по приказу фараона, один все же спасся… вот и старик… тоже…

— Ты верила, что тебя кто-то спасет от несправедливости?

— Нет, страшнее было другое… они думали, что, сдав кого-то, этим откупятся… сами ставили себя вне защиты… глупые, обманутые люди…

— Они пришли из того королевства?

— Да. Я хотела, чтобы ты ничего не принимал на веру.

— И боялась мне это сказать?!

— Сформулированное никогда не выполняется… только у естествоиспытателей…

Репетиция зашла в тупик.

— Я вас прошу сделать вот так. — Режиссер спокойно поднимался со своего кресла, шел на сцену и сам поворачивался, сдвигал стул и садился. А слово разделите пополам — вы же задумались. Раскусите его, как бутерброд — съешьте в два приема.

— Все. Все понял, — убеждал актер, потирая руки. Пока режиссер шел на место, он проходил по дуге, как ему только что показали, переставлял стул и произносил «напрасно».

Режиссер уселся в своем ряду, дал отмашку, и… после второго раза, когда ничего не изменилось, он хлопком остановил движение, после третьего заорал «напрасно»! Так, что осветитель сверху крикнул: «Седьмой убрать?» Но ему никто не ответил — все не занятые уже тихо утекли из зала через приоткрытые за портьерами двери… от греха подальше.

— Последний раз показываю! — вскочил из кресла режиссер!

— Не надо! Я все сделаю! — Донеслось со сцены, и режиссер застыл на одной ноге, потом опять опустился в свое кресло и замер. — Можно?

— Давно! — ответил режиссер. Но стул на сцене грохнулся, зацепленный ногой обалдевшего актера. — Ах, ты, черт возьми! Я сейчас, сейчас, Пал Василич, извините… я еще раз…

— Перерыв! — спокойно донеслось из зала. Остальное было сказано недоступно тихо для постороннего уха.

— Пал Василич! — Прошептал из темноты женский голос, — зарплату получите…— В зале остался дежурный свет, по сцене ходили, задрав головы и переговариваясь, осветители, в узком петлявшем коридоре пахло буфетом…

— Пал Силичь, — донеслось из крошечной комнаты с пыльным окном, заставленным буйными цветами в горшках, — «А эта как меня вычислила? По шагам что-ли?» — Он заглянул в дверь и внимательно смотрел на сидевшую за столом Наденьку — машинистку. — С трудом вашу руку разбираю, — произнесли ее пухлые губки, вы бы мне подиктовали, — и она ткнула пальчиком в листок на столе. — Он помедлил и вошел. — Вот, поначиркано…— он наклонился, чтобы разобрать, что там начиркано, почувствовал знакомый запах духов, исходивший от ее шеи, и, сам не понимая, как и зачем, коснулся губами. — Тсс…— чуть слышно сказала Наденька, — дверь…— и она ловко выскользнула из вертящегося кресла.

— Может, отложим до вечера? — робко поинтересовался он.

— До вечера? Хм… одно другому не мешает, — надув губки ответила Наденька и толкнула его в кресло, — если бы я тебя ждала, так бы и ходила не…— она замолчала, подбирая слово и ловко усаживаясь к нему на колени…— вечером ты мне диктовать будешь, а теперь я тебе…— «Пропал» было последнее, что успел подумать режиссер…

«Все пропало, все пропало, — думал он, сидя в своем кабинете. — Зачем? Сам не знаю… это во время гона так животные чувствуют друг друга. А мы то что — не животные? Только у них это раз в году, а у меня круглый год… опять менять театр… а… все одно и то же… куда я от себя денусь…»

Первый раз он женился совсем молодым и через месяц понял, что это «не то». Он еще сам не мог сформулировать, что «не то», но стал косить на сторону, поссорился с начальством, ушел из театра, его направили в другой, периферийный, далеко на Север, чему он был очень рад. В это время жена ждала ребенка. Он оставил ее на попечение матери и уехал один, а потом как-то так само собой вышло, что и не вернулся — из того города снова переехал, потом опять поменял театр, и, когда возвратился обратно через четыре года, оба они поняли, что семьи не получилось. Женщин у него было много, но он уже не спешил с женитьбой и вообще решил, что на роду ему написано быть блуждающим форвардом, когда неожиданно влюбился. Все было словно впервые, и единственное, о чем он мечтал — никогда с ней не расставаться — ни днем, ни ночью. Так оно и случилось. Он жил в ее квартире, там хватало места и для ее маленькой дочери, но через два месяца вернулся муж из загранки, и вместо того, чтобы выполнить свое обещание: все ему рассказать и расстаться с ним, его новая пассия стала тянуть, мяться и откладывать решение, а он горел и не хотел ждать. Наконец, он понял, в ка-кую ситуацию попал, а такое распределение ролей его не устраивало. Он попытался оторвать от себя свою любовницу, но не тут-то было. Она хотела все сохранить, как есть, дождаться нового плавания мужа и снова зажить, как ей казалось счастливо. Начались размолвки, ссоры, кто любит по-настоящему, тот и страдает. Он начал пить, снова поссорился в театре и случайно в этот период встретил буквально на улице женщину с двумя огромными авоськами, которые она еле волокла, опуская их время от времени на мокрый слякотный тротуар. Он помог ей донести ношу до подъезда, потом до лифта, потом внес в кухню, остался попить чаю и остался совсем.

Она была инженером-экономистом. Жила тоже с дочкой, но не ждала возвращения мужа — просто выгнала его три года назад и так и коротала время совсем совсем одна. От ее голодной жадности он сошел с ума в первый же вечер и снова решил, что вот и нашел свою судьбу, или судьба нашла его, но через два месяца ему стало трудно и скучно — угар прошел, он по ночам не спал — ему не давался спектакль, а она этого понять не хотела и требовала, чтобы ночь целиком была только ее — слишком долго она была одна и даже не понимала, чего себя лишала, поскольку пока жила с мужем никогда ничего подобного не происходило…