И он, встав к Чижову спиной, слегка присел, приглашая Василия Васильевича сесть к нему на спину.

– Ты чего, мужик? Зачем это?
– удивленно спросил Чижов.

– А ну не спрашивай, а то плохо будет!
– отвечал тот.
– Садись, кому говорю!

Бог знает что! Разные мелкие и милые чудеса почти всегда случались с Чижовым, когда он являлся в Радоницы. Думая, что это - очередное, Василий забрался на спину к мужику, тот поднял его и понес, весело крякнув:

– Эх! Не чижолый! Мне бы чижолого!

Василий, наконец расставшись со страхами, развеселился. Это Лада любила повторять собственного изобретения присказку: «Чижело с тобой, Чижов!»

– А зачем тебе тяжелый?
– спросил он своего нечаянного коня.

– Сиди помалкивай, не твоего ума дело, - отвечал «конь».
– С откудова ты сам-то?

– Из Москвы.

– Молоде-ец. Ну и как там, в Москве?

– Да все так же.

– Поня-атно.

Дальше разговора не было. Через два километра на холме слева показалось селение.

– Погорелки, - сказал Василий.
– Может, передохнешь?

– Сиди ты, не гомозись, спиноза!
– довольно злобно огрызнулся мужик.

Езда продолжалась.

– А спиноза - это что?
– все-таки осмелился через некоторое время спросить Василий.

– А то ты сам не знаешь, - буркнул мужик.
– Молчи, не спрашивай ни о чем!

Наконец вдалеке среди ветвей мигнули солнечные блики на церковных куполах. Впервые Чижов добирался досюда на таком транспорте. Пешком, на машине, на прицепе к трактору, в телеге - это бывало, а на загривке у человека… Расскажи кому - не поверят. Это нерассказуемое!

Вот уже они вышли из леса, и впереди перед ними, озаренный утренним сиянием, вырос величественный храм Преображения Господня в селе Радоницы, зрелище, от которого у Чижова всегда на глаза наворачивались слезы благоговения и нежности.

– Хоххх!
– вздохнул мужик.
– Вот тут мальшой привал сделаем. Слазь-ка, москвич. Закурить-то имеешь?

– Не курю, - приврал Чижов.

– Правильно делаешь.

Они сели на бугорок у обочины, мужик достал свои и закурил.

– Я о тебе знаю, - сказал он.
– Ты при попе в церкви служить приезжаешь. Ну-ка скажи теперь: если я тебя на хребтине своей донес, с меня грех снимется?

– А какой грех?

– Этого я тебе не скажу.

– Ну, хотя бы большой?

– Очень большой. И сказать-то страшно, какой большой.

– И не говори, я и так знаю, какой у тебя грех.

– Ну и какой же?

– Ты президента Кеннеди убил.

Мужик внимательно посмотрел на Василия, затянулся сигаретой и поперхнулся дымом от внезапного разряда хохота:

– Ох-хох! О-о-охо! Не могу! Кеннеди! Ну умори-и-ил! А в Аме… а в Америке-то бьются, не могут найти. И не знают, козлы, что его Лешка Полупятов замочил.

Отсмеявшись, он закурил новую сигарету и сказал:

– Полупятов - это я.

– Чижов. Василий.

– Молодца, Чижов! За словом в карман не полезешь. Пойду к батюшке, споведуюсь, что я Кеннеди кокнул. Вообще-то я Клинтона бы с удовольствием. Морда мне его не нравится. А Кеннеди во мужик был, я б его не тронул. Проходи мимо меня Кеннеди, я не трону. А Клинтон - глаза белые… не люблю. Я за Агдам Хусейна.

– Правильно. Ну что, дальше-то можно мне на своих двоих?

– И не думай. Поп-то должен видеть мои добрые дела. Давай обратно полезай на хребет мне.

– Да ладно, я отцу Василию и так расскажу.

– Полезай, говорю!

Пришлось опять слушаться приказов Полупятова.

– Алексей, а ты почему Полупятов? В половине пятого, что ли, на свет появился?

– Не, это, сказывают, моего прапрадеда змея в пятку укусила, мясо срезали, полпятки только оставили. И прозвище - Полупят. А от него пошли мы, Полупятовы.

Тут Чижов увидел отца Василия, выходящего из церкви и направляющегося в сторону своего дома.

– А вон и батя, - сказал Полупятов.
– Эй! Отец Василе-ей! Глянь-ка, кого я тебе несу!

Батюшка остановился, стал укоризненно качать головой. Потом встревожился, быстрым шагом направился навстречу.

– Да сбрасывай ты меня уже, пришли ведь!
– возмутился Чижов.

– Нет, донесу!
– упрямился «конь», как осел.

– Что? Нога?
– спросил священник, приблизившись.

Тут только Чижов очутился на земле.

– Да нет, все в порядке, - поспешил он успокоить батюшку.

– Это я его сам, по собственному сердцу, за искупление моих грехов, - заморгал глазами Полупятов, вмиг превратившись в застенчивого мальчика лет сорока пяти.