– А ваша фамилия, стало быть, не Вернолюбов, а Чернолюбов, - заметил Тетерин, чокаясь с этим опасным чудаком.

– Возможно, - улыбнулся тот.
– Но со временем я открою вам свою истинную фамилию. И вы будете жутко ошарашены, мой дорогой.

– Зовите меня в таком случае Чергей Чихайлович, - надерзил Тетерин, на что Вернолюбов нисколько не рассердился, а, напротив того, весело расхохотался:

– А вы замечательный хохмач! А я, стало быть, Чвятослав Чиновьевич? Ха-ха-ха! А кстати, вы заметили слово «хохмач»? Знаете, что такое по-еврейски «хохма»?

– Что же?

– Мудрость. А хохма-Ч, как вы догадываетесь, мудрец.

И сколько ни сопротивлялся Сергей Михайлович, сколько ни дерзил и ни издевался над религией Ч, а все равно чувствовал, как его затягивает, затягивает, затягивает…

Вот и сейчас он едва не свернул туда, в район между Донским и Даниловским кладбищами, где обитала первая в Москве и России черковь Ч. Опомнившись, свернул на Автозаводский мост, поехал домой, домой, к маме.

Потом разговаривали о живописи с некой дамой, у нее усики под носом, а Евдокия тайком шепнула Сергею Михайловичу, что она есть нынешняя левая рука Святослава Зиновьевича Мара Петровна, и Тетерин мигом перевел в систему Ч - Чара Чертовна. Левая рука великого ч-носца утверждала, что главными художниками всех времен и народов являются Чонтвари и Чюрленис.

– А почему не Чикассо, не Чуриков, не Марк Чагал?
– дерзил Тетерин, досадуя, что его дерзости остаются без внимания.

– Ваше остроумие свидетельствует о том, что ваш разум чрезвычайно наполнен энергией Ч, - отвечала Мара Петровна.

Потом даже были танцы, как ни странно, под простую «Аббу», а не под Чайковского или Чостоковича. Сергей Михайлович малость захмелел от крымских черных вин, ему было хорошо, и он готов был сколько угодно терпеть всю эту че-пуху во имя с-частья Евдокии. Затем было таинство встречи полно-Чи, в темноте, с миганием каких-то блуждающих огоньков, в которых мелькали тени, раздавались таинственные голоса, а Сергей Михайлович и Евдокия принялись бешено целоваться, и за это Тетерин был в те минуты неизъяснимо благодарен опасному чудаку Вернолюбову, у которого еще вдобавок имеется некая тайная истинная фамилия.

Во втором часу ночи Сергей Михайлович наконец-то уговорил ее ехать в пустующую квартиру дома на набережной, и они поехали. Там до утра продолжались танцы, обниманцы, поцелуи, разговоры, Евдокия вдруг принималась читать свои стихи, которые даже казались недурными, хотя Тетерину все равно хотелось схватить их и изорвать на мелкие клочки.

Он снова застонал, вспоминая все свои ночные и утренние мучения, коим подвергла его бунинская героиня Евдокия Николаевна Уханова, правнучка одного весьма пламенного революционера. И воспоминания об этих муках не отпускали его до самого дома.

– Интересно, - пробормотал он, останавливаясь в родном дворе, - что получится, если вместо Ч взять другую букву?

Эта мысль увлекла его. Например, Х. Можно было бы создать религию Х, враждебную религии Ч. Хотя, это, конечно, для хохлов - рух, Хмельницкий, хвылынка, Харьков, Херсон. Он вылез из «мыльницы», закрыл ее, пошел в свой подъезд. Мысль работала. Смешно было переводить слова из системы Ч в систему Х. Чернобыль, Чуйков, Чуев, черепаха, череп…

И тут, в темноте подъезда, едва он ступил на лестницу, ему сильно врезали по этому самому черепу. Сергей Михайлович упал, ударившись плечом о стенку и испытывая грозный гул в правом ухе.

– Эхма!
– раздался ушлый голос.
– Извиняюсь! Недоразумение.

И - бегство шагов…

Вот оно какое, завершение этого утра! Удивительно, как Сергей Михайлович не потерял сознание от столь сильной оплеухи. Он сел на ступеньке, потрогал свой ушибленный кранион. Ухо горело, но крови не ощущалось. Хорошо, что его по недоразумению не изрешетили с контрольным выстрелом в голову. Плечо тоже болело.

– Прекрасно!
– прокряхтел Тетерин и, поднимаясь на свой этаж, уже не переводил ничего из Ч в Х.

Дома в прихожей он первым делом обратил внимание на стопку так называемых оппозиционных газет.

– О! Опять тебя Вера Иванна просвещает, - сказал он матери, вышедшей навстречу из кухни.

Взяв в руки газеты, просмотрел: «Завтра», «Советская Россия», «Русский вестник», «Империя», «Бестия»… С последней страницы «Бестии» глянуло жуткое лицо Чикатилло, над которым зиял заголовок: «Герой нашего времени».

– Дай почитать, - попросил он Людмилу Петровну.

– Не дам, ты до них не дорос, - сердито выхватила из рук сына газетное сокровище мать.

– Что ж, по-твоему, я тоже питекантроп?

– Нет. Ты - римский мир периода упадка.

– Который встречает варваров рои? Понятно.

– Где был? Голодный?

– Я ж тебе звонил от Евдокии.

– Звонил. Я не верила. Правда, что у нее был?

– У нее.

– Женишься?

– Если сегодня чакра откроется.

– Как дам сейчас! «Чакра»! Грубиян!

Она легонько шлепнула его по черепу всею оппозиционной печатью.

– В подъезде бьют, дома бьют - что за жизнь!

– А в подъезде-то что?