– Ладно, высочайше прощаю.

Они взошли на холм, ступили на каменные плиты фундамента.

– Фу ты!
– воскликнула княгиня.
– ключи-то я дома оставила!

– В Москве?
– рассмеялся Ревякин.

– Да нет. Димон, голубчик, сбегай обратно во дворец, принеси ключи. Они у меня в комнате, в ларце над камином.

– Над камином? В ларце?
– переспросил телохранитель, немного еще поразмыслил и все же решил сбегать.

– Вот умница, - с облегчением вздохнула Катя.
– А мы пока поцелуемся, чтобы согреться. К вечеру, смотри, как холодно стало.

Она подошла к Владимиру Георгиевичу, и они стали целоваться. Этот поцелуй радости отцу-основателю не доставил, поскольку он все время думал о том, что на них сейчас может издалека откуда-нибудь смотреть Марина. Зачем это надо?

– Не любя поцеловал, - оторвавшись от его губ, сказала Катя.
– Ну ладно. Может, там лучше поцелуешь. Пошли.

Она стала спускаться вниз по ступеням, ведущим к двери в пещеру. Там, внизу, по углам еще лежали снежные корки. Катя извлекла из-за пазухи кошелек, из кошелька - ключ, вставила его в замочную скважину.

– Обманула бедного Димона, - покачал головой отец-основатель.

– Пусть побегает, погреется, - прокряхтела Катя.
– Помоги.

Он взял у нее ключ и сам открыл замок. Дверь пришлось стукнуть ногой, чтобы открылась. Владимир Георгиевич достал из кармана маленький, но мощный японский фонарик, включил его. Они вошли в пещеру, закрыли дверь, и Ревякин повернул ключ в замке с этой стороны.

– Бедный Димон, - снова посочувствовал телохранителю отец-основатель.

– Мало того, что ключа не найдет; прибежит обратно, а тут его кондратий хватит, решит, что нас с тобой похитили.

– Ничего. Этот Димон такая сволочь. Я про него такое тут узнала. Потом расскажу. Здесь не место. Кстати, Лешка прослышал еще, будто в этой пещере то ли при Анне Иоанновне, то ли при другой царице жил отшельник. И якобы когда он помер, то его нигде не могли сыскать. Не исключено, что он, умирая, туда и нырнул.

Длина пещеры составляла не больше десяти метров, и вот они уже стояли над огромной деревянной крышкой, под которой скрывался зев так называемой ублиеттки - дыры забвения. Средневековые замки непременно имели в своих подземельях подобные отверстия, в которые сбрасывались самые заклятые преступники. Их туда сбрасывали и там забывали. Оттого и название - «ублиеттка», то есть «забвение».

– Сдвигаю?
– спросил Владимир Георгиевич.

– Стра-а-ашно, - прошептала Катя.
– Сдвигай.

Он сдвинул деревянную крышку, имеющую два метра в диаметре, и гул провалился в таинственное отверстие. В отличие от широкой крышки, отверстие было узкое, всего двадцать девять сантиметров в диаметре, и только очень худой человек мог бы в него провалиться. Но если отшельник вел настоящий отшельнический образ жизни и питался одними кореньями, то вполне.

– А!
– крикнул Владимир Георгиевич в черный зев ублиеттки, и голос его канул туда, прокатился эхом. А коли есть эхо, есть и дно. Ничегошеньки она не раскрылась и в этот вечер.

– Махмуд, поджигай, - приказала Катя, и Владимир Георгиевич услышал, что она дрожит.

Он извлек из кармана факелок и зажигалку. Эти французские факелки для подводных целей на воздухе горели ослепительным пламенем и способны были не гаснуть в течение трех минут. Под водой - в течение двадцати. А длиной - всего с карандаш. Отец-настоятель поставил в угол фонарь светом вверх и зажег один факелок. Тотчас, не медля ни секунды, чтобы не обжечься брызгами горящей селитры, швырнул факелок в отверстие. Вместе с Катей, щека к щеке, прильнул к дыре. Яркое пламя на секунду озарило трубу, стало уменьшаться, ударилось о дно, рассыпая брызги, и засияло там, глубоко, на уже измеренной глубине тридцать семь метров.

– Дно, - со вздохом подытожила Катя.
– Не раскрылась.

Они сидели на корточках, прижавшись щека к щеке, и словно завороженные глазели туда, вниз, на горящее бело-лиловым светом пламя. Было что-то жуткое и величественное в этой немыслимой глубине. И Владимир Георгиевич промолвил:

– Глубизна! Все же потрясающая глубизна.

– А он не доволен, - печально отозвалась Катя.

– Кто?

– Лешка. Представляешь, в последнее время у него появилась идея фикс, будто в жизни ему достается все, чего ни пожелает. Но не без дна, как эта ублиеттка. Ты знаешь, мне кажется, он и во мне стал подмечать изъяны. Должно быть, думает: красавица, но могла быть и получше. Умница, но могла быть и поумнее. Жена, но могла быть и понежнее.

– Так вот почему… - начал Владимир Георгиевич, но не нашел слов для определения того, что произошло у них минувшей ночью по пути в княжество.

– Что «так вот почему»? Ах, это… Не знаю. Ты что, обижен? Не надо. Милый мой в лагере. Обними меня. Послушай! Мы ее сейчас откроем.

– Кого?

– Ублиеттку эту глупую. Вот так, смотри.

Катя стала расстегивать пуговицы своей теплой куртки. Он догадался о ее намерениях, сам быстро расстегнул пальто и накрыл им глотку глубокой скважины. Катя легла на пальто, продолжая вся расстегиваться.