– Даррова, - протянул ручку для ручкопожатия «Беррокуров».

– Сейчас пригонят мою «мыльницу» из гаража, - сказал Тетерин.
– Как самочувствие, Николай Прокофьич?

– Теперь я тоже согласен, что надо сматываться отсюда, - сказал самый старший из Белокуровых.
– Вонища такая, что тошнит. Откуда здесь могла взяться канализация, ума не приложу!

– Какая канализация?

– Ну что у них тут прорвало, я не знаю.

– Ад выпустил свою ядовитую слюну, - сказал Белокуров-средний. Видно, он успел поразмышлять о том же, о чем Тетерин.

– Скажешь тоже, «ад»!
– фыркнул старший.
– Откуда ему здесь взяться?

– За что я люблю своего отчима, - рассмеялся газетчик, - за его здравый рассудок. А ведь действительно, откуда здесь, во глубине России, взяться аду? Смешно и нелепо. Я понимаю, где-нибудь в Завидово или Нью-Йорке, а здесь, из-под невинных «жаворонков»… О, кажется, ваша «мыльница». Ну, граф Тетерев, прошу вас обратно за руль.

– Поедем!
– ликовал Сережа.

Один из громил, нынче утром арестовывавший гостей, вылез из-за руля и сообщил:

– Получите. Смазано, бак заправлен, там сцепление малость барахлило, я починил.

– Спасибо, - сказал Тетерин и отблагодарил любезного десятью долларами, от которых тот не отказался, а даже стал переминаться с ноги на ногу, за что получил еще десятку и лишь тогда с полупоклоном исчез.

– Погодите!
– окликнул садящихся в автомобиль отец-основатель.
– Вы что же, нас не подождете? Княгиня решительно намеревается тоже ехать.

– Мы и собирались подождать вас в машине, - ответил Белокуров.
– А вообще-то…

Он вылез, отвел своего худощавого двойника в сторонку, что-то сказал ему, затем, достав из кармана бумажник, извлек какую-то записку и показал отцу-основателю. Тот некоторое время разглядывал листок бумаги, потом закивал и возвратил его Белокурову.

– Все прекрасно, - молвил Белокуров, возвращаясь на сиденье рядом с водителем.
– Я показал ему схему, как добираться до отца Василия. Они приедут попозже, дождутся заката, помолятся напоследок Ярилке и отправятся. Трогаем, граф!

– Тррогаем, грраф!
– прикрикнул чудодейственный мальчик.

Машина завелась с полоборота.

– Прощайте, Жаворонки!
– сказал Белокуров.

– Прощай, вонючка, - тихо добавил Тетерин, а мысленно еще и попрощался с собой мохнорылым, который должен был навсегда остаться здесь.

Едва они удалились на некоторое расстояние от причудливого птичьего княжества, как его охватило непередаваемое чувство облегчения, а когда окончательно перестало вонять излияниями чакры - то и вовсе чувство возрождения, оживления, обновления. Теперь он знал, что они держат правильный путь, и ему хотелось смеяться от счастья. И он рассмеялся.

Справа в лобовом стекле садилось солнце, за которым гналось широкое одеяло туч. Вскоре стал накрапывать мелкобисерный дождик, редкие капли которого мгновенно слизывались со стекла встречным ветром. Чем дальше «мыльница» увозила их от княжества, тем легче становилось на душе у Тетерина и, похоже, у всех остальных, включая Сережу, который вдруг запел:

– А годы летят, наши годы, как птицы, летят, и некуда нам огинуться назад.

Слух у него был идеальный, мелодию он вывел безукоризненно.

– Любимая песня Прокофьича, - сказал Белокуров.
– А теперь они ее вдвоем распевают. Эх ты, «некуда огинуться».

За час они добрались до Лихославля, от которого, судя по имеющейся у Белокурова схеме, оставалось езды километров двадцать.

– Во сколько же сегодня закат?
– спросил Тетерин.

– Часов в девять, - пожал плечами Белокуров.

– Ну, если в девять, они успеют ко всенощной добраться.

– «Жаворонки»-то? Успеют.
– Вздох Белокурова означал, что ему бы хотелось их вовсе больше не видеть.
– Надо было их на ложный след навести, а я, как дурак, схемана стал показывать. Одна надежда: что отца-основателя отвлечет что-нибудь и он забудет схему. Хотя, скорее всего, они все-таки приедут. Им ведь тоже неохота вонь нюхать. Захотят продышаться свежим воздухом.

Вскоре доехали до указателя «с/х «ДЕВЧАТА», за которым следовало свернуть на проселочную дорогу и ехать еще пять километров до села Радоницы

– конечного пункта их короткого на сей раз путешествия. Солнце, не успев добежать до заката, попало в плен к небесным чеченцам, и сразу стало серо кругом, дождь закапал сильнее, но на душе оставалось легкое чувство бегства и, главное, спасения.

На проселочной дороге колдобины устроили «мыльнице» качку, будто среднебалльная буря легкому суденышку, и бедного Сережу укачало и вырвало, причем, что особенно умилило Тетерина, он в перерывах между рвотными спазмами говорил: «Постите… постите… постите…» Не то запамятовал, что в мире есть буква «Р», не то просил, чтобы отныне во время постов ему не давали скоромного.