Минуты через три, войдя к себе, он услышал от Марьи Гавриловны в прихожей таинственный шепот:

– Алексей Фомич, а у нас Иван Алексеич, - только что сейчас вошел, сидит в столовой.

– А самовар у вас готов?
– осведомился Алексей Фомич.

– Самовар сейчас закипит.

– Да вы какой, маленький, конечно, поставили? Поставьте-ка еще и большой: он ведь стаканов двенадцать выпивает, не меньше.

Марья Гавриловна тихо всплеснула руками, однако шепнула:

– Сию минуту поставлю!
– и шмыгнула на кухню; у нее появилась и чрезвычайная быстрота движений и таинственность в голосе: приход сына к отцу в дом оказался в ее представлении событием чрезвычайным.

А отец сказал сыну, войдя в столовую, где только что были закрыты ставни и зажжена лампа:

– Я не спросил тебя - ты в Петербурге был только проездом из Риги или пожил там хоть немного?

– В том-то и дело, что насчет войны, что она вот-вот, я слышал в Риге...

– В Риге? Ну, тогда все понятно!

И Алексей Фомич с минуту ходил по своей столовой молча, по столовой, украшенной арабским изречением, написанным готическим шрифтом на дощечке: "Хороший гость необходим хозяину, как воздух для дыхания; но если воздух, войдя, не выходит, то это значит, что человек уже мертв".

Ваня сидел на диване, покрытом белым чехлом, и белая блуза его, тускло освещенная лампой, так странно сливалась с этим чехлом, что делала "чемпиона мира" еще шире, чем был он на самом деле. Чтобы прервать молчание, Ваня сказал в спину шагавшему тяжело отцу:

– Я там, в Риге, две картины написал... Кроме, конечно, этюдов... И даже офортом занимался.

Алексей Фомич ничем не отозвался на эти слова. Подождав, Ваня хотел было сказать еще, что писала рижская газета по поводу его выставки, но отец спросил вдруг отрывисто:

– Почему война?

– Не знаю... Ах да, - этот же там какой-то убит сербами... Ну, читал же ты, должно быть, в газетах, - с усилием, как о чем-то совершенно для него лишнем и ему ненужном, пробасил Ваня.

Здесь голос его, не расплываясь, как на улице, а отражаясь от стен и потолка, гудел и делал все слова его каким-то сплошным рокотом, и Алексей Фомич отметил это, сказав:

– Если возьмут тебя все-таки, просись в дьячки, - октавой петь будешь.

– В дьячки бы ничего, да, говорят, в военное училище брать таких будут, - зарокотал Ваня.

– Каких таких? Октавистов?

– Нет, с образованием какие... Через год прапорщиком буду.

– Через год? Как через год?
– очень изумился Алексей Фомич и даже остановился посреди комнаты: - Значит, целый год будешь там артикулы проходить?

– Будто бы так, а в точности не знаю.

– Я вижу все-таки, знаешь ты очень мало!

– Да от кого же было узнать больше?
– удивился теперь Ваня восклицанию отца.

– Ты пойми: год! За коим же чертом, когда война может окончиться через три месяца?

– Да я и сам так думаю... Соберут нас, скажем, тысячу человек, будут с нами биться, чтобы всю эту премудрость военную нам вдолбить, а к чему?.. Так, должно быть, на всякий случай: может, и в три месяца кончится война, а может, и года на два затянется, - беспечным тоном и с самым беспечным выражением на плотном молодом лице объяснил Ваня.

Однако и слова эти и самый тон объяснения возмутили отца.

– Думай, думай прежде, чем говорить!
– прикрикнул на сына он.
– Как это так "на два года"? Ты представляешь, что это такое "два года"?

– Да ведь там как хочешь представляй, а можешь даже и вовсе не представлять, от этого что же изменится?
– полюбопытствовал Ваня и сам себе ответил: - Ничего решительно.

Только Марья Гавриловна, стоявшая у двери с кипящим самоваром в руках и решившая, что настал момент его внести, предотвратила взрыв возмущения отца прежним, давно уж ему известным равнодушием сына.

– Вот вам сначала маленький, какой поспел, - сказала она певуче-приветливо, - а большой, какой на пятнадцать стаканов, только что поставила.

III

Когда Надя вернулась от Сыромолотова домой, то первое, что она сказала сестре Нюре, было:

– Вот что, Нюрочка, нам с тобой надо ехать в Петербург.

– Так рано?
– удивилась Нюра.

– Ну, не так и рано, положим, а главное - надо не опоздать.

Что Нюра поступит тоже на Бестужевские курсы и будет жить в одной комнате с Надей, это уж было решено, конечно, гораздо раньше, но ехать думали в конце июля, а теперь не было еще и половины месяца.

– Как так опоздать? Куда опоздать? Почему опоздать?
– зачастила вопросами Нюра.