– Как живешь, Джон?

– Ничего вроде...

К самому Джону претензий не было.

Игумнов был вроде с ним по корешам - металлический ряд в его рту блеснул тускло. По-блатному. Игумнову нужны были его кенты - Эдик и Муса...

– Почему по повесткам не являетесь?

Катала разыграл изумление.

– По каким, начальник? Мне никаких повесток не было.

Игумном аппелировал к Качану и Цуканову, сидевшим тут же, в его кабинете.

– Следователь отправила им гору повесток... А он и в ус не дует... "Какие повестки?!"

Качан и Цуканов издевательски разыграли изумление:

– Только подумайте! Вот люди...

Игумнов вернулся к Джону.

– Выходит, и не знаешь, что ты свидетель, что тебя допросили и ты дал показания...

– Почему? Я помню. Но...

Игумнов посетовал:

– Не хочет являться и ничего с ним не сделаешь! Пусть садиста выпускают на свободу, пусть тот продолжает убивать... Джона вызывают. Но на ментов Джон положил... Он покупает их на Арбате пачками. Так?

– Почему?!
– Катала оглянулся на Качана и Цуканова. Они сидели вокруг, близко сдвинув стулья.

Игумнова уже тащило:

– Смотри! Вот, что собственноручно пишет убийца, которого вы отмазывете.
– Он взял копию протокола со стола.
– "... Остальных убитых нами женщин мне жалко, но эту - жену прапорщика - можно было бы удушить еще раз..." А эта жена прапорщика - мать двух малолетних детей. Она умоляла оставить ей жизнь...

– Понимаю, начальник...

– Да кто он такой, скотина, чтобы судить, кому жить, кому умирать...

– Я понимаю.

– Понимаешь, да не все. Я поклялся. Если прокуратура убийцу освободит, я его лично уничтожу...

– Давай поедем в прокуратуру, начальник, - Джона не прельщала перспектива оказаться между прокурорско-милицейскими жерновами.

– Теперь-то ты поедешь. Мы тебя отвезем, а как же с Мусой и Эдиком? Где они?
– Игумнов переставил стул ближе, сел рядом с каталой.

– Про них не знаю! Клянусь!

Джон предпочел бы, чтобы мент разоваривал с ним через стол. Одно дело - отбиваться от ментов на улице и совсем другое остаться потом против них же один на один у них в кабинетах...

– Может, сведешь нас с Эдиком и Мусой?

– Я не знаю, где они, начальник! Они теперь редко появляются... Катала заговорил искреннее, это сразу стало заметно.
– Я сам их не вижу.

– А чем занимаются?

– Кого-то охраняют...

– Кого?

Джон помялся.

– Я слышал - хозяина кафе.

– Мне нужно только, чтобы они явились по повесткам и подтвердили свои показания. Понял? Я не хочу, чтобы убийца гулял на свободе. Как называется кафе?

– Не знаю.

– Где оно?

– На Арбате.

– Хозяин -кавказец?

– Ну!

– А зовут?

– Сергей, вроде, - катала спохватился: он и так сказал слишком много.
– Все, Игумнов, больше не спрашивай. У него там в кафе своя крыша. Тоже менты...

ДЖАБАРОВА

– Люся! Джабарова! Там к тебе...
– В дверь кабинета просунулся молоденький старлей из милиционеров, несших охрану " Аленького цветочка". Девушка... Эта из ансамбля. С ней трое. Они насчет Сергея...

Люська сразу догадалась:

" Нинка-стриптизерша! Разыскивает Джабарова...

Ее фиктивный супругон же хозяин кафе исчез неожиданно, не оставив никому никаких указаний на время отсутствия.

Дела в " Аленьком цветочке" тем временм шли своим чередом. В бригаде никто ничего не понимал: исчезновению мафиози произошло внезапно, тому не предшествовало ни угроз, ни разборок...

– Привет, Люся...
– Стриптизерша уже входила.

Находящуюся на сносях несовершеннолетнюю подругу мафиози сопровождали молодые телохранители Джабарова - Иван и кавказцы, осевшие в Москве, коренастый, с усиками Эдик и неохватный, в куртке 68 размера, Муса. Пропорции торса и шеи выдавали в нем борца профессионала.

– Привет. Как себя чувствуешь?..

Нинка демонстировала тяжело проходящую беременность - в кресло садилась тяжело, широко расставив колени.

" Может и впрямь так..."

Джабаров был мужчина плодовитый - платил алименты на троих детей - в Махачкале и в Тбилиси.

Люська это знала, поэтому первым условием их отношений поставила отсутствие даже самого намека на близость - ей хватало забот со своими двумя отморозками.

Нинка, наконец ,села.

Иван - северянин, русак, приближенный Джабаровым из уголовников подошел к подоконнику, Муса и Эдик устроились на письменном столе.