Шрифт:
Я улыбаюсь нахально и мучаюсь. Потому что - я же знаю - человек должен быть добрым. А я - злой. Что-то со мной случилось, что ли. В школе я как с цепи срываюсь. Не могу я в школе быть добрым. Да от меня ведь этого и не требуют. Требуют, чтоб я был послушным...
Я не люблю себя такого - злого, вредного и улыбающегося нахально, но поделать с собой ничего не могу. Когда я говорю: "Не!" - и улыбаюсь, я вру. На самом деле мне стыдно. Но не перед Анной Михайловной, а перед кем-то другим. Не знаю, перед кем...
Звенит звонок - это начало моих ежедневных мучений.
Анна Михайловна входит в класс:
– Здравствуйте. Садитесь. Кто отсутствует?
– Все тута, - отвечает дежурный.
– Что я вам задавала?
Класс настороженно молчит: она задавала выучить наизусть стихотворение.
– Кажется, я задавала вам стихотворение... Все выучили?
– Все!
– говорит отличница Ленка.
– Так не бывает, Лена, - усмехается Анна Михайловна.
– Иди, отвечай.
Ленка быстро и четко оттарабанивает стихотворение и, получив привычную пятерку, садится на место.
– Афанасьев!
– Я...
– уныло откликается самый длинный ученик в классе, - это...
– Не выучил?
– неодобрительно смотрит на него Анна Михайловна.
– Так я огород копал... Не успел...
– Сядь, "два".
– Я к завтрему выучу...
– басом канючит Афанасьев.
– Не ставьте...
– Вот когда выучишь, тогда поговорим. Цыбулько!
– Его нету!
– говорит Цыбулько.
– Не паясничай!
Цыбулько вздыхает.
– "Сижу за решеткой, в темнице сырой, - сообщает он, вздыхая. Вскормленный в неволе, орел молодой..." - и надолго замолкает.
– А дальше что?
– Дальше?
– Вот именно?
– Сейчас...
– тянет время Цыбулько.
– "Мой грустный товарищ..." - подсказывает Ленка.
– "Мой грустный товарищ..." - повторяет Цыбулько.
– "Махая крылом..."
– Прекратите подсказывать!
Ленка испуганно замолкает. Цыбулько, конечно, тоже.
– Ну, так что там дальше, Цыбулько?
– интересуется Анна Михайловна.
– Забыл...
– Учить надо, Цыбулько! Сядь на место, "два".
– Подумаешь!
– говорит Цыбулько, изображая презрение на круглом лице.
– Вот и подумаешь, когда дома всыплют!
– хмыкает Анна Михайловна. Митюшкин!
Ну вот... Это меня.
– Чего?
– говорю я, глупо ухмыляясь.
– Не "чего", а встань!
– Зачем?
– Митюшкин, не выводи меня из себя!
Я встаю.
– Учил?
Я молчу. Выражение лица у меня тупое.
– Ты что, Митюшкин, хочешь на третий год в пятом классе остаться?
– Ага!
– говорю я.
– А что?
– Есть же люди такие!
– громко возмущается Анна Михайловна.
– Тебе не стыдно, Митюшкин?
– Не!
Анна Михайловна глядит на меня с тоской.
– Будешь отвечать или нет?
– спрашивает она, хотя, конечно, уверена, что стихотворение я не выучил.
– Буду!
– назло ей говорю я.
Она настораживается, понимая, что ничего доброго ждать от меня не приходится.
– Однажды в студеную, зимнюю пору, - рассказываю я, - сижу за решеткой в темнице сырой. Гляжу - поднимается медленно в гору вскормленный в неволе орел молодой...
Класс радостно хохочет.
– Митюшкин, прекрати немедленно!
– требует Анна Михайловна.
– И, шествуя важно, в спокойствии чинном, - не прекращаю я, - мой грустный товарищ, махая крылом ("Это вам за Афанасьева!" - думаю я), в больших сапогах, в полушубке овчинном, кровавую пищу клюет за окном (А это - за Цыбулько)...
– Митюшкин, я кому сказала! Замолчи!
Я не замолкаю.
– Дежурный, быстро за директором!
Приходит директор...
Директор у нас молодой, только что из института. Очень странный никогда не ругается. И всех боится. А может, просто вежливый такой. Мне его даже жалко иногда.
– Андрей...
– вздыхает он.
– Ну зачем ты опять срываешь урок?..
Я молчу.
– Ведь ты же прекрасно знаешь это стихотворение. Почему же было не рассказать просто, без...
– он замолкает, затрудняясь назвать мое очередное хулиганство как-нибудь вежливо.
– Ну, без этой демонстрации...
Я молчу.
– Да что вы с ним разговариваете?
– удивляется Анна Михайловна.
– Ему же хоть кол на голове теши - не стыдно!
– Я думаю, вы ошибаетесь, - отвечает директор.
– Андрей, пойдем ко мне, поговорим...