— Любуша, душа моя, спишь ли ты?

Лягушка и не говорит, и не молчит — хихикнула эдак неразборчиво.

— Выдь ко мне, краса-девица! — приплясывает перед дверью Вахрамей. — У меня в покоях вино сладкое, пряники печатные, сахарные…

Лягушка девичество свое блюдет и к царю не выходит. Потоптался царь у двери, рукой махнул и пошел, да не в свои покои, а по коридорчику. Семе Соловью впотьмах чуть руку не отдавил.

Только мы без него пообвыкли, изготовились лягушку выручать — снова нелегкая царя несет, да с цветочком! Поглядел в щелочку, постучался:

— Любуша, ну выдь на минуточку! Я те подарочек принес, хидею заморскую, раз в тыщу лет цветет, всего-то одну ноченьку, и то ежели луна на ущерб!

Цветочку лучше бы вовсе не цвести, уж больно дух от него тяжелый — сирень пополам с трупом лежалым. Сема Муромец нос обеими руками зажал, чих богатырский унимает.

Царь и сам долго не вытерпел, унес хидею свою редкостную — поди, в выгребную яму выбрасывать. Сема Соловей — к двери; за отмычки и браться не стал — изловчился у царя, мимо проходящего, ключ со связки при поясе отцепить!

Любуша сама дверь распахнула, да так на шее у Муромцу и повисла — видать, и ей добрый молодец по сердцу пришелся. Затворились мы изнутри, стали вполголоса судить-рядить, что дальше делать. Сема Соловей в щелочку поглядывает, дабы царь врасплох не застал. Кто его, сластолюбца, знает, он так всю ночь проходить может. Хотели было на кровати чучело из подушек смастерить — раздумали. Раз Любуша царю не ответит, другой, он возьмет да и войдет в опочивальню. Единого дня обождать не может, жених!

Решился я:

— Вы, братья, хватайте Любушу и бегите, а я заместо нее останусь. Выгадаю чуток времени, отвлеку Вахрамея и за вами двинусь. Вы только Сивку моего заседлайте и цветочек к луке приладить не забудьте, мало ли какая спешка выйдет…

Уставились на меня Соловей с Муромцем, как на юродивого:

— Ты чего, Сема, мухоморов объелся? В тебе ж девичьего только волосья до плеч, а плечи самые что ни есть молодецкие, размашистые! А голос, поди, еще в пеленках сломался!

— Ничего, мне с Вахрамеем не миловаться, а через дверь и так сойдет.

Нацепил я Любушин кокошник, лег, к двери спиной повернулся и одеяло по макушку натянул:

— Ну как?

Поглядел Соловей, приценился:

— А знаешь, Сема, что-то есть… Можно, я рядом прилягу?

— Я те прилягу — больше не встанешь!

— Ты таким басищем Вахрамею ответь — то-то он подивится!

Внял я совету дельному, наколдовал себе голосок тоненький-тоненький. Опробовать не решился, Соловей и без того смехом давится, норовит поверх одеяла приласкать, я отбрыкиваюсь молча.

Наконец уняли его, вытолкали из покоя. Прикрыли побратимы за собой дверь, огляделись, Соловей проказливый шепчет в щелочку с присвистом, Вахрамею подражая:

— Любуша, светик, яви женишку хучь ножку помечтать!

Показал я ему молча палец оттопыренный, позади окошка светлого хорошо видать. Унялся Сема, да ненадолго:

— Любуша-а-а!

Только я хотел побратиму словец крепких отсыпать, чтобы дурака не валял, — раскашлялся тот мелко, по-старчески, тапочками шаркнул.

Я чуть с кровати не свалился — Вахрамей, будь ты неладен! Натянул я одеяло повыше, испуганным прикинулся:

— Чего тебе, Вахрамеюшка, от бедной девицы надобно?

Царь так за дверью и выхаживает, так и притопывает:

— Экий у тебя, Любуша, славный голосок прорезался, век бы слушал! Спой мне, уважь жениха!

Делать нечего, пришлось петь. Царь аж всплакнул под конец — то ли песня по вкусу пришлась, то ли голосок писклявый слезу почище лука вышиб.

— Отомкни, невестушка! У тебя перстенек, у меня стерженек, давай-кось примерим да потешимся!

— Что ты, Вахрамеюшка, я девица честная, негоже до свадьбы каравай починать!

— Ну хучь пощипать с краешка!

— Где ж ты на свадьбах пощипанные караваи видал?!

— Видал и краюхи изгрызенные!

— Нет, не могу, уходи…

— Отвори, озолочу!

— Нет, и не проси!

Спровадил наконец Вахрамея. Хорошо, не догадался царь замок разомкнутый пощупать, — был бы мне и стерженек, и перстенек, и каравай в придачу!

Выбрался я в коридор, припал к земле, ползу неслышно, да тут — бах! — дверью открывшейся меня по уху. Не сильно, ан больно. Поднял голову — Алена в рубахе ночной стоит, ножкой притопывает злорадно, в руке колокольчик-побуд, таким разок тряхнешь — весь терем звоном отзовется, мертвого на ноги подымет.