– А вы что-нибудь им предложите.

– Ну, ради этого не стоит и стараться. Помните, как ужасно вел себя в Баальбеке тот старик с верблюдом? И у этого тоже такой неприятный вид. Посмотрите, как он уставился на меня.

– Все они бездельники. Ей бы сейчас в поле пахать, чтобы прокормить такую ораву. Вы только посмотрите на них - мал-мала меньше. Отвратительное зрелище! Впрочем, он бы неплохо смотрелся, если бы его хорошенько отмыть...

Лишь почувствовав, как задрожало тело сидящего рядом со мной Чарльза, я поняла, о ком идет речь. На самом деле кузен был чист как горная речка, словно на него потратили целую упаковку "Омо", хотя на щеках за два дня и успела отрасти жесткая щетина, да и из одежды на нем были все те же нелепые хлопчатобумажные штаны, подпоясанные потрескавшимся позолоченным ремешком, а рубаха не столько скрывала, сколько выставляла напоказ его смуглую грудь. Зато мое платье, успевшее подсохнуть, превратилось в ворох очаровательного тряпья, а ободранные и исцарапанные голые ноги отнюдь не казались подвергшимися воздействию патентованных моющих средств. Не облагородило купание в озере и внешний вид моих сандалий. Красный клетчатый платок, который Чарльз дал мне накануне ночью, прикрывал часть того, что некогда называлось прической, а поблескивающий на пальце рубин Хэрриет смотрелся как последний писк моды лондонской барахолки.

Я почувствовала, что моя челюсть тоже начинает медленно отпадать, но Чарльз успел пробормотать сквозь зубы:

– Не мешай им, - хотя женщины уже отворачивались от нас.

– Нет, явно не то, - проговорила тощая дама.
– Есть места и получше. О, смотрите-ка, они уходят. Ну надо же, какой подарок судьбы наблюдать подобное! Как, вы сказали, называется это место?

Она отправила в рот последний кусочек печенья и вытерла пальцы носовым платком. Ребятня осталась явно разочарованной, а у собачонки поникли уши, хотя дамы этого уже не видели. Автобус отъехал. Вслед ему полетело несколько камней, потом малыши вновь переключили свое внимание на собаку. Чарльз, щелкнув пальцами, сказал ей что-то по-арабски, и она медленно, крадучись спряталась за его ногами.

– А вообще-то они совершенно правы, - высокомерным тоном произнесла я.
– Одно слово - бездельники. Сидят здесь и смеются! А ты мог хотя бы попрошайничать или еще чем-нибудь заняться. Глядишь, и деньгами разжились бы! Если после всего случившегося полиция откажется подбросить нас до места...

– То придется топать пешком и ты будешь вместе со всеми детьми покорно плестись у меня в кильватере. Смотри-ка, еще одна машина. Как думаешь, опять полиция? Впрочем, это явно не за нами - решеток на окнах недостает.

– Похоже на такси. Как ты считаешь, нас подвезут в кредит, если мы скажем, что остановились в "Финикии"?

– Ни в коем случае. Судя по нашему виду, нам даже приблизиться к машине не разрешат.

– Ну уж не знаю! Ты, например, вполне прилично смотришься, а вот мне бы немного ополоснуться не помешало...

– Бог ты мой!
– Чарльз, который начал было привставать, снова плюхнулся на стену.

В дальнем конце деревенской улицы появилась большая сияющая машина, которая вскоре остановилась рядом со скоплением полицейских фургонов. Выскочивший водитель открыл заднюю дверь, и из кабины вышел мужчина высокий, определенно англичанин, о чем можно было судить как по его костюму, так и по уверенной манере держаться.

– Отец!
– воскликнул Чарльз.

– Папа!
– в унисон с ним закричала я.

– Это мой отец, а не твой, - заметил кузен.
– После моего звонка из Дамаска он, видимо, решил...

– Это не твой отец, а мой. Я звонила из Бейрута и он, скорее всего, вылетел последним рейсом. Ты что думаешь, я не в состоянии узнать своего собственного отца?

– Может, поспорим еще? Привет, отец!

– Привет, пап!

Похоже, даже с расстояния мужчина безошибочно узнал нас и теперь неторопливо шагал в нашу сторону.

– Ставлю двадцать к одному, - проговорил мне на ухо Чарльз.

– Н... нет.

Чей бы это ни был отец, он приехал. Наверное, нелепо и чертовски несерьезно было испытывать подобный взрыв восторженного облегчения.

Мужчина остановился перед нами и принялся разглядывать. Даже если он и испытывал те же чувства, что и мы, ему удалось их умело замаскировать.

– Мои бедные дети, я очень рад вас видеть. Не скажу, что меня приводит в восторг то, с какими результатами вы выбрались из этой переделки, поскольку мне еще никогда в жизни не доводилось видеть вас в подобном обличье; однако, полагаю, хорошая ванна все расставит по своим местам. Или нет?
– Его взгляд скользнул дальше, в направлении долины, где высился Дар-Ибрагим.
– Так вот, где все это произошло.
– Не произнеся больше ни слова, он добрых полминуты глядел вдаль, затем снова повернулся к нам:

– Что ж, расскажете мне все потом, сначала я отвезу вас в Бейрут, где вы сможете, как я уже сказал, первым делом добраться до ванной. С полицией я договорился, они вас отпускают, а побеседуют с вами позже.

– Надеюсь, ты в курсе того, что произошло?
– спросил Чарльз.

– В общих чертах. В Бейруте только об этом сейчас и говорят. Насколько я понял, вы как два последних юных идиота по самые уши влезли в какую-то заваруху. Чарльз, какого черта ты позволил Кристи впутаться в это дело?

– Несправедливо, несправедливо, - бесстрастным тоном возразил Чарльз. Эта глупая девчонка сама вляпалась, и мне пришлось ее спасать. Подожди, пока ее собственный отец услышит всю эту историю. Лично я требую за труды триумфальную встречу и полкоролевства в придачу. Кстати, мы тут поспорили, так что можешь сам ей сказать, чей ты отец.

– Мудрое дитя, - проговорил он и, подняв бровь, улыбнулся мне, - в сущности, в настоящий момент мне не хотелось бы ни к одному из вас предъявлять каких-либо претензий.