Похоже, Грэфтон говорил с ней на эту тему. Ее лицо потемнело, и на какое-то мгновение я увидела, как ее рука сжалась и спряталась в складках шелкового платья, затем она резким жестом сорвала перстень.

– Забирай. Только потому, что он мне не нужен. Так, ерунда. Бери, сучья дочь!

Она швырнула его мне жестом, которым императрица кидает нищему милостыню. Перстень упал в такое место, куда она не смогла бы умышленно попасть даже после многолетних тренировок - в чашку с супом.

– Ну вот, - весело проговорила я, - заодно и простерилизуется. Не так ли? Мне пока не доводилось видеть здешнюю кухню, приходя в гости, я принимала пищу на веру. Но сейчас, когда я всего лишь пленница, мне совсем необязательно есть то, что не хочется, так ведь?

Я наклонилась, взяла с подноса вилку, выудила ею из супа бабкин перстень, окунула его в стакан с водой и вытерла лежавшей здесь же салфеткой. Почувствовав воцарившуюся тишину, я подняла глаза.

Когда Халида заговорила, мне стало ясно, что что-то всерьез вывело ее из себя.

– Вы отказываетесь от еды?

– О, у меня есть все, что только душе угодно, но какой же пленник станет отказываться от пищи? Сейчас же с меня хватит хлеба и сыра. Спасибо за перстень.
– Я нацепила его на палец.

– А суп как же? Перстень был чистый... он...

– Не сомневаюсь. И я бы не сорвалась на грубость, моя гордая красавица, если бы ты не назвала меня сучьей дочерью. Даже не в этом дело - собак я люблю, - просто за мамочку обидно. Нет, Халида, супа, я не хочу.

Похоже, она уловила только начальную и конечную фразы.

– Тогда я принесу вам другой... точно такой же, пожалуйста...

Я удивленно глянула на нее, а затем уставилась во все глаза. Взять хотя бы то, что она вот так вдруг принялась заботиться обо мне; что же до последнего ее замечания, то в нем и вовсе прозвучали молящие, почти отчаянные интонации.

– Ну конечно же, я принесу еще, другой... Это нетрудно. А то они с минуты на минуту начнут грузить ящики, тогда вас выведут отсюда, запрут вместе с вашим мужчиной, так что пока есть время, надо покушать. Ну, пожалуйста!

Было во всей ее горячности что-то униженное, жалкое: безвольно поникшие плечи, наклон подбородка, взмах рук с обращенными кверху ладонями, - что лучше любых документальных свидетельств говорило о поколениях жизни в рабстве и под плетью.

– Очень мило с твоей стороны, но в этом и правда нет никакой необходимости, - моя реакция, как я заметила с некоторым угрюмым презрением к самой себе, также оказалась вполне естественной и предсказуемой.

Пока Халида держалась высокомерно, я сердилась и вела себя грубо; однако стоило девушке занять подобающее ей место, и я тут же снизошла до холодной учтивости:

– Спасибо, - с некоторым усилием над собой проговорила я, - супа не надо. Хватит и сыра с хлебом.

– Тогда я унесу все назад, просто чтобы...

– Нет-нет, не беспокойся. Но я бы хотела, чтобы ты сейчас же пошла к доктору Грэфтону...

Фразу я закончить не успела. Мы обе достаточно приблизились друг к другу: она - чтобы взять чашку с супом, я - чтобы остановить ее жест, и на мгновение наши глаза встретились - сейчас их разделяло всего несколько дюймов.

Я резко протянула руку и прежде, чем она взяла чашку, схватила ее за запястье. По выражению лица Халиды и едва уловимому вздоху я поняла - о ужас!
– что моя догадка оказалась верной.

– Что здесь?
– требовательным голосом спросила я, указывая на чашку.

– Позвольте мне уйти!

– Что здесь?

– Ничего! Это хороший суп, я сама его готовила...

– Не сомневаюсь. И что же ты в него подложила? Какую-нибудь очередную cannabis indica <Индийская конопля (лат.).>, чтобы утихомирить меня, или на сей раз нечто похлеще?

– Я не понимаю, о чем вы говорите? Повторяю вам, я ничего туда не клала! Куры, специи, овощи, немного зарафана и...

– И сверху пару-другую капелек яда?

Она отшатнулась. Я отпустила ее и встала. Мы с ней были примерно одного роста, но сейчас я чувствовала, что выше ее, преисполненная холодного, презрительного негодования. Есть в подобном натиске что-то не столько пугающее, сколько вызывающее бешенство. Такая реакция свидетельствует о том, что попытка провалилась, угроза миновала, отчего чувство облегчения потенциальной жертвы внезапно трансформируется в презрение и к самому отравителю, и к тому гнусному способу, которым он намеревался совершить свое черное дело.

– Итак?
– довольно мягко спросила я.

– Нет, нет, это не так! Нет! Неужели можно быть такой глупой, чтобы предположить подобное? Яд! Да где я возьму яд?

– Что такое?
– раздался у нее за спиной резкий, напряженный голос Генри Грэфтона.
– Кто здесь говорит о яде?

Она быстро обернулась, взглянула на него, ее руки взметнулись, словно желая оттолкнуть его, а тело застыло в той прекрасной позе изогнутого лука, которую можно часто видеть в резных статуэтках из слоновой кости, изображающих японок. Рот Халиды приоткрылся, язык лихорадочно облизнул губы, но из груди не вырывалось ни звука.