– Что, не хочется покидать нагретого места?
– навешивая мешковинный фартук на лаз, заговорил с ним Ванько, отзанимавшись.
– Пришла, брат ты мой псина, зимушка-зима!

"Надо сходить к теть Лизе, взять для Веры теплую одежду, - размышлял он.
– Да заодно и успокоить - небось, переживает, почему не вернулись вчера. Скажу: у Валеры, мол, день рождения, и тетя оставила ее в гостях на целый день, а то и два".

К обеду ветер стих, крупяные заряды перешли в хлопья, а те - в настоящий снеговал. Проселок и гравийка, которыми Ванько с Борисом держали путь на станицу, повлажнев, еще чернели, а вот жухлая трава по сторонам на глазах исчезала под пуховым покрывалом. Снег был мягок, липуч, и хуторская детвора наверняка высыпала из хат - посражаться в снежки, слепить первых баб-снеговиков.

Снежки, снеговики - об этом подумалось Ваньку. Бориса же беспокоила предстоящая встреча с Верой. Она, наверно, ругает его почем зря... И навряд ли простит страшную глупость - подсунуться с этим дурацким монистом. Из-за которого была, считай, на волосок от смерти. И не только она! Могла бы не выдержать издевательств, и тогда схватили бы всех. Страшно подумать, чем все это могло кончиться!.. И хотя, как говорится, пронесло, хорошего отношения от нее теперь не жди... Да и было ли оно вообще? Вот уже с год, как он к ней всей душой, а она к нему? Всей спиной. Как, действительно, мегера: не дотронься, не обними, делай так, а не этак. Может, лучше вообще не появляться ей на глаза!..

– Слышь, Вань, - сбавил он шагу, - я, пожалуй, вернусь. Делать мне там особо нечего...

– Ну, знаешь!
– догадался тот о причине.
– Будь мущиной. Заварил - так расхлебывай. Я вот пробую поставить себя на ее место. И вижу два варианта ее отношения к тебе после всего случившегося. Один - это если ты для нее так себе, серединка наполовинку; она ведь еще пацанка, ей простительно. Так вот, в этом случае она может (и имеет на то полное право) отчитать тебя или даже презирать за дурость. Другой вариант - когда она и упрекать-то не станет. Если ты ей нравишься, то нет такого греха или проступка, которого не простишь любимому человеку! И потом, ты ведь хотел сделать ей приятное, и она, небось, обрадовалась подарку; они до всяких безделушек охочи. Так что ты раньше времени не казнись.

Доводы товарища до некоторой степени развеяли сомнения, и Борис зашагал веселее.

– Не боишься, что после вчерашнего фрицы понаставят везде наблюдателей и станут хватать всех подозрительных?
– высказал он опасение на подходе к железнодорожному переезду.

– Лицо ты мне изгваздал вчера - насилу отмыл. А одеты мы по-другому попробуй теперь узнай в нас налетчиков! Которому я дал по черепку, он, конешно, очухался; но не думаю, что устроит большой тарарам. Это ведь позор: какие-то пацаны - и едва не угрохали матерого гестаповца!

– Я тож так думаю, - согласился с ним Борис.
– Единственная для них зацепка - это выйти на Рудика, говорившего с ними по-немецки. Но, по-моему, тут тоже дохлое дело.

Переезд был безлюден, если не считать часового у моста через ерик. Он на них даже не посмотрел. Еще через четверть часа их, чихая и потягиваясь, приветствовал Жучок, а спустя минуту выскочила сияющая Тамара.

– Мы тут за вас переживаем да волнуемся!
– сообщила она.

– А мы за вас. Как тут, куток не прочесывали?

– Пока нет, но держим погреб наготове и выглядываем поминутно.

Зашли в комнату. Федя с Валерой, листая книжку, рассматривали картинки; Вера встретила гостей у порога. С виноватым видом Борис зашел последним, боясь встретиться взглядом с пострадавшей. Но, оказалось, напрасно опасался он ее неприязни: Вера кинулась к нему первому и, обняв (чего за нею пока не водилось), прильнула к его стылой щеке; он почувтвовал, как что-то горячее обожгло кожу лица... В следующую минуту, вся в слезах, потянулась она к Ваньку. Тот поднял ее, как ребенка, мизинцем смахнул слезинки.

– Ты че плачешь? А ну перестань!
– Посадил ее на диван, сел рядом; Борис пристроился с другой стороны.

– Это я от радости... Когда сидела, привязанная к табуретке, думала никогда больше вас не увижу. А ночью сон нехороший приснился. Будто вас поймали и хочут казнить...

– Успокойся и расскажи нам, как все это случилось, - попросил Ванько. Тетя взяла на руки "сынулечку" и Федя тоже приготовился слушать.

– Да как... Шли через станцию, Тома впереди, а я немного сзади. Напротив базарчика немец: подозрительно так уставился на меня, а потом хвать за косу! Рассматривает монисто и что-то белькочет. Сердито, аж в лице меняется... Притащил меня в тот домик, а там еще один. Снял монисто, показывает ему, а тот и себе - как психанул, думала сожрет живьем. Потом прикрутили меня к стулу, один куда-то ушел и через некоторое время вернулся с начальником.

– Привел, видать, незадолго до нашего появления?

– Да, их не было долго... Сижу ни живая, ни мертвая. Проволка повпивалась, сперва было больно, а потом тело как занемело, перестала чуйствовать. Не знаю, что им от меня нужно, в голове всякие страшные мысли. Что вы меня выручите, я ведь уже и не мечтала... Этот, третий, сразу начал выспрашивать, он немного понимает по-нашему, где, мол ты взяла это? Монисто, значит. Кто, говорит, тебе его дал. А я видела, как они сравнивали цвет с теми проводами, что у них. Догадалась, что Борьке и всем вам грозит опасность и решила правды не говорить. Нашла, говорю, на станции. Когда? спрашивает. Кто еще был при этом? Где живу, добивался. Сперва по-хорошему, уговаривал, а когда увидел, что я забрехалась, стал кричать, бить по лицу... Грозил сделать из меня какой-то биштек.